Кир Булычев: Пришельцы в Гусляре

Удалов остановился у входа в клетку.

– Заходи, – узнал его тиран. – Почувствуй себя свободным человеком. Ты уж прости, но мне пришлось тебя осудить. Все-таки нарушение границы зоны – серьезное преступление.

– Что же получается? – спросил Удалов. – Вы теперь один на свободе остались?

– Да! – твердо ответил тиран.

– Тогда я пошел, – сказал Удалов.

Тиран сильно гневался вслед, но покинуть свободную клетку не решился.

Лагерную одежду с номером 6789421 Удалов оставил себе на память.

Удалов вошел в кабинет к Николаю Белосельскому. Вернее, ворвался, потому что был вне себя.

– Коля! – воскликнул он с порога. – Я больше не могу.

Предгор Белосельский отложил карандаш, которым делал пометки на бумагах, пришедших с утренней почтой, ласково улыбнулся и спросил:

– Что случилось, Корнелий?

Когда-то предгор учился с Удаловым в одном классе, и их дружеские отношения, сохранившиеся в зрелые годы, не мешали взаимному уважению и не нарушали их принципиальности.

– Я получил сегодня утром восемь новых форм отчетности, четыре срочные анкеты по шестьсот пунктов в каждой, не считая сорока трех прочих документов и инструкций.

С этими словами Удалов поставил на стол предгора объемистый портфель, щелкнул замками, наклонил, и гора бумаг вывалилась на стол.

– Ну чем я могу тебе помочь, – вздохнул Белосельский, который сразу все понял. – Я сам завален бумагами – работать некогда.

– Так мы перестраиваемся или не перестраиваемся? – спросил Удалов. – Неужели ты не понимаешь, Коля, что бюрократы нас скоро погребут под бумагами? Бумаги нужны им для того, чтобы оправдать свое бессмысленное существование. А мы терпим.

– Мы боремся, – сообщил Белосельский. – Три дня назад мы уговорили Горагропром сократить на шесть процентов квартальную отчетность. После долгого боя они согласились.

– Ну и что?

– А то, что оставшиеся девяносто четыре процента они увеличили втрое в объеме.

– Надо разогнать.

– Мы не можем разогнать, – сказал Белосельский. – Все наши организации подчиняются вышестоящим организациям, а все вышестоящие организации подчиняются очень высоко стоящим организациям, и так до министерств…

– Тогда подаю заявление о пенсии, – заявил Удалов. – Я уже три дня не был на стройплощадке. У меня рука сохнет.

– Так не пойдет, – сказал Белосельский. – Своим капитулянтским шагом ты лишаешь меня союзников. Мы должны думать, а не плакать.

– Тогда думай! – закричал Удалов. – Тебя же для этого сделали городским начальником.

– Если бы я знал! – с тоской произнес Белосельский и, подойдя к окну, вжался горячим лбом в стекло. Ему хотелось плакать.

– Простите, друзья, – раздался голос от двери. Там стоял незаметно вошедший в кабинет профессор Лев Христофорович Минц.

– Заходите, Лев Христофорович, – откликнулся Белосельский. – Беда у нас общая, хоть от вас и далекая.

– Я все слышал, – сказал Минц. – Но не понимаю, почему такая безысходность?

– Бюрократия непобедима, – ответил Белосельский.

– Вы не правы. К этой проблеме надо подойти научно, чего вы не сделали.

– Но как?

– Отыскать причинно-следственные связи, – пояснил профессор. – К примеру, если я собираюсь морить тараканов, я первым делом выявляю круг их интересов, повадки, намерения. И после этого бью их по самому больному месту.

– Так то ж тараканы! – воскликнул Удалов.

– А тараканы, должен вам сказать, Корнелий Иванович, не менее живучи, чем бюрократы.

– Что же вы предлагаете? – спросил Белосельский.

– Я предлагаю задуматься. В чем сила бюрократа?.. Ну? Ну?

Друзья задумались.

– В связях, – произнес наконец Белосельский.

– В нежелании заниматься дедом, – сказал Удалов.

– Все это правильно, но не это главное. Объективная сила бюрократии заключается в том, что она владеет бумагой. А бумага, в свою очередь, имеет в нашем обществе магическую силу. Особенно если она снабжена подписью и печатью. При взгляде на такую бумагу самые смелые люди теряют присутствие духа, цветы засыхают, заводы останавливаются, поезда сталкиваются с самолетами, писатели вместо хороших книг пишут нужные книги, художники изображают на холстах сцены коллективного восторга, миллионы людей покорно снимаются с насиженных мест и отправляются в теплушках, куда велит бумага…

– Понял, – перебил профессора Удалов. – Нужно запретить учить будущих бюрократов читать и писать. Оставим их неграмотными!