Татьяна Чернявская: Пешки

Эту историю мы могли бы начать с угрюмого, затянутого сухим туманом и редкими шальными искрами поля за скромным поселищем Корени, забытым даже в летописях, или с одинокой фигуры бледной девушки, кутающейся в старый шарпан, на перевалочном пункте Смиргорода, но начнём мы её с того места, когда вынашиваемый веками план начал стремительно лететь в пропасть…

Поразительное, проникновенное и слегка испуганное собственной проникновенностью молчание неуверенно и неловко встречало это утро. Ранее оно заглушалось стрекотанием насекомых. Ещё ранее в их стрёкот вплеталось пение диких, не сталкивавшихся с тяготами цивилизации и потому жизнерадостных, птах. А ещё ранее (если быть точными, то неделю назад) его и вовсе начинал раскатистый крик петуха, быстро перешедший в вопль, когда появившееся здесь недавно порождение Замка Мастеров после первого подобного пробуждения предприняло почти удачную попытку убиения реликта предыдущих хозяев. К сегодняшнему утру желающих проявлять излишки голосистости не осталось, поэтому рассвет подкрался незаметно.

Солнце сладостно и томно растекалось по водной глади, окрашивая её розовато-алыми косами и словно изнутри высвечивая в толще Чвыра редкие вереницы плавучих водорослей. Пестрокрылые стрекозы купались в клубах золотистого утреннего тумана, поднимающегося трепетными лентами органзы над озером. Большие тягучие капли конденсата вальяжно скользили по листьям прибрежных ив и стягивали их серебристые острые кончики книзу, отражая своими налитыми боками сотни сияющих вселенных. Солнечные лучи смело смешивали утренние краски: глубокую синеву вод и серебристость брошенного звёздами неба, благородную бледность луны и густую мрачную зелень леса, красновато — молочные разводы песчаных берегов и дрожащую тьму омутов. Картина рассвета в Озёрном крае была не лучше и не хуже предыдущих, что год за годом, век за веком вычерчивались неумолимым ходом времени на полотне мирного центра отдыха для богатых и бедных жителей княжества. Единственное, что была она ехидно тихой, слишком тихой, даже для этого спокойного места.

Зачарованная дыханием южных ветров, трепетала высокая осока, распевала свои волшебные песни, стонала по чему‑то непременно забытому и, несомненно, важному. Тощие стволы одичавшей рябины, отмечавшие собой некогда ухоженную дорожку парка, силились подпевать ей, постукивали неспелыми гроздьями по ставням гостевого дома. Кусты шиповника хранили загадочное молчание, полагающееся в их почтенном возрасте, и только благородно благоухали немногими цветами, пробившимися сквозь объятья дикого хмеля. Их аромат смешивался с запахом лестных трав, щекотливым духом скошенных деревенских лугов, вязкой озёрной сыростью и откровенным душком, доносящимся из небольшого деревянного сруба. Воистину, дикое зверьё, даже если бы и водилось близ столь людных мест, поостереглось бы приближаться к объекту с настольно своеобразной ароматической смесью.

Шальной лучик света протиснулся сквозь щелистые ставни и нагло скользнул по загорелому девичьему плечику, чтоб бесстыдно пробраться сквозь густые рыжеватые локоны и пощекотать за подбородок. Алеандр недовольно попыталась натянуть на голову покрывало, чтобы избавиться от наглеца, но вместо этого сморщила нос, подавилась несостоявшимся чихом, перевернулась на спину и окончательно проснулась. Пробуждение было предсказуемым, но от этого не более приятным. Поскольку извечная неугомонная манера хозяйки старенькой угловой тахты спать, ворочаясь, бормоча и просыпаясь от собственного бормотания, привела сначала к падению худой, битой куриным пером подушки, после к сползанию покрывала, а ближе под утро и свержению самой девушки вкупе с засаленным сенником. Но основная неприятность заключалась не в бурной ночи. Проблема была в том, что в потёмках покрывало сперва было спутано с прикроватным ковриком, а подушка до своего обнаружения порядком измаралась в вековой пыли. Теперь знатная рыжая грива больше напоминала пук нечёсаной шерсти с полным набором гербария, а на щеках красовались следы от крошек и царапучих ломаных остюков. Что, впрочем, никак не отразилось на цветущем виде молодой девушки.

Алеандр славно потянулась, упираясь маленькими исцарапанными ладошками в крупные наскоро шлифованные брёвна сруба, и открыла глаза. Толстый совсем зажравшийся в этой сырой и богатой на мошек местности паук спустился с балки к самому лицу девушки и меланхолично раскачивался в своё удовольствие. Рыжая скосила глаза на переносицу, увлечённо прикидывая удельный вес его жирных волосатых лап, способ их наиболее качественной просушки и возможность дальнейшей транспортировки в Чижиный бор. Паук неведомой интуицией почуял её плотоядные намеренья и спешно втянулся обратно на свою паутину. Девушка разочарованно зевнула, но намерений не оставила, постаравшись запомнить точное расположение его гнезда. Никогда ещё Алеандр Валент не была так кровожадна в своих помыслах.