Дмитрий Сафонов - Шериф

Наконец они обратили на него внимание.

Тамбовцев снял очки, задумчиво пожевал кончик одной из дужек. Лист он держал перед собой, на отлете.

— Вот что, уважаемый коллега! Давайте не будем размазывать манную кашу по белой тарелке. На это нет времени. Теперь нам, — он показал на себя и Шерифа, — более или менее понятны мотивы ваших поступков. Кое-что в вашем рассказе кажется — ммм! — не совсем правдоподобным… Это так. Но, к сожалению, проверить это нельзя. Можно лишь поверить. Или — не поверить. В общем, дело за малым. — Тамбовцев поднял вверх указательный палец, словно учитель, призывающий учеников успокоиться и слушать его внимательно. — Дело — за верой.

Повисла пауза. Пинт замер.

— Должен сказать откровенно, Оскар Карлович… Мы вам верим. Теперь, — он посмотрел на Шерифа, тот кивнул, — наша очередь выложить карты на стол.

Тамбовцев улыбнулся, его лицо словно поймали в сеть из мелких морщинок.

— Боюсь… — Тамбовцев пощипал несуществующую бородку, — наш рассказ будет не более правдоподобен, чем ваш. Но, в конце концов, это тоже вопрос веры. Окружающий мир существует постольку, поскольку мы в него верим. Судьба, рок, фатум, — все это понятия отвлеченные. Существует ли для каждого человека какое-то предписание свыше или не существует — понять трудно. Точнее, невозможно. Легче верить. Или не верить. Я просто расскажу, а вы решайте сами… Кирилл, ты меня поправишь, если что.

Шериф согласно кивнул.

РАССКАЗ ТАМБОВЦЕВА

— Трудно, знаете ли, обо всем этом рассказывать… Много лет подряд я мечтал, что наступит день, когда я смогу это сделать. Вот он, кажется, и наступил… И я чувствую, что не готов. Хорошо, я все же попытаюсь. Главное— это начать, а там — как кривая вывезет.

Кирилл, я думаю, начать надо издалека. С того момента, как в Горной Долине появилась Екатерина Воронцова. Собственно говоря, она не была тогда ни Екатериной, ни Воронцовой. Но об этом позже.

Кирилл, дай-ка мне сигаретку. Или… коллега, у вас вроде — полегче. Да? Вы позволите? Спасибо. Я просто зажгу, затягиваться не буду.

Фу! Так вот. Это было в семьдесят пятом году: считайте, двадцать лет тому назад. Кирилл тогда еще бегал в восьмой класс, поэтому лучше расскажу я. Нет, я не думаю, что он ничего не помнит. Помнит, конечно, но — СВОИ МАЛЬЧИШЕСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ. А мальчишеские впечатления и то, что было на самом деле, — это не одно и то же. Согласны?

Этот год был такой же, как и все. Никаких особых следов в памяти жителей Горной Долины он не оставил. Правда, Зоя Михайловна Бирюкова, покойница — земля ей пухом! — утверждала, что осенью был небывалый урожай опят, но я, честно говоря, не знаю, так это или нет. Никогда не любил шляться по лесам с корзиной. Да и комплекция, знаете ли, не располагает нагибаться у каждого грибочка.

Ну да бог с ними, с опятами. Я ведь не про них взялся рассказывать, а про Екатерину.

Это было летом. В конце июля. Может быть, даже в начале августа. Может быть. Знаете, стояла жара. Вот это точно. Я вообще плохо переношу жару: я ужасно потею, сердце стучит, как у загнанного зайца, голова тупая, как бревно. В такую погоду я катастрофически глупею."Я становлюсь сам себе противен.

Двадцать лет назад мне было сорок пять. Сорок шестой. К тому времени я уже понял, что, видно, судьба мне оставаться бобылем до самой смерти. Ну, так сложилось, ничего тут не поделаешь: женщины, которых я любил, не отвечали мне взаимностью, а те, которые любили меня… Да я что-то таких и не припомню. Не знаю, может, я излишне требователен к слабому полу, но, мне кажется, они сильно изменились: стали более… практичными, что ли? Это если выражаться мягко. Ну а если называть вещи своими именами, то прекрасную половину человечества заел меркантилизм. Они на тебя не смотрят, а словно мерку снимают. Причем начинают с кошелька и кошельком же заканчивают. Ладно, меня опять в сторону потянуло. Чего это я сбился на женщин, не понимаю. Тем более сейчас, когда мне уже шестьдесят пять и максимум, на что я способен, — это отеческий поцелуй в лоб?

Короче, жара стояла страшная. Ну, я сидел в больнице. Был, так сказать, на службе. Врачи и шерифы — они же не работают. Они служат.

Так вот, сижу я на службе, оплываю, как свеча, и думаю, что сегодня в двенадцать придет бабка Краснощекова вскрывать панариций. Сижу, значит, внизу: там, у кафеля, чуть попрохладнее. Сижу в коридоре и смотрю на дверь. И точно: ровно в полдень, под бой кремлевских курантов, прется бабка Краснощекова со своим панарицием.