Дмитрий Сафонов - Шериф

«Назад!» — осадил пса Микки. Пес оскалил клыки и зарычал, но подчинился. Значит, он еще чувствовал силу — точнее, ее остатки — в демоне.

Микки перевернулся на спину и приказал псу искать человека в зарослях орешника вдоль Левой Груди. Живого человека.

Пес громко завыл и бросился в кусты.

Микки знал, что он найдет. Но он также знал, что пес ничего не сможет сделать сам: он ведь — тоже СУЩЕСТВО, значит, ЦЕЛЬ для него недоступна.

Но это не страшно — лишь бы нашел. Сейчас Микки полежит, отдохнет, соберется с силами и потом поковыляет на вой. В конце концов, ему осталось не так уж много: просто уничтожить ЦЕЛЬ. И все. На этом его задача будет считаться выполненной. О счастливом возвращении речи не было. Такой программы в него не закладывали.

Он выпустил из поля зрения Ивана, предоставив тому действовать как заблагорассудится. Он видел контуры каких-то людей, пробирающихся по Первому переулку. Но их очертания были настолько нечетки, что Микки даже не смог понять, сколько их. Двое? Трое? Он знал только, что не один.

На последнюю картину ему не хватило сил. Со стороны «дальнего» леса надвигалось новое существо, слепленное из Кузи. И программа этого существа содержала ошибку. Большую и непоправимую ошибку. Мыслящая материя повторила ее, не удосужившись исправить. И это многое меняло.

Рассвет приближался.

Ружецкий шел последним в маленьком отряде. Он шел, не глядя по сторонам. В голове его звучал голос сына: «Папа! Папа! Помоги мне!»

Он услышал этот голос, когда спал. Голова разрывалась от детского крика. Ружецкий пробовал закрыть уши руками, но это не помогло. Голос звучал внутри него: просил, требовал, умолял помочь.

Ему нужна моя помощь! Пете нужна помощь!

Он проснулся в больнице и сначала не понял, где он находится. Память услужливо стирала все происшествия дня, а спирт и какие-то таблетки, которые сунул ему Тамбовцев, помогали ей избавиться от воспоминаний-

Но голос, настойчиво звучавший в голове, был реален. И он говорил Ружецкому, что надо делать.

«Нет! — Ружецкий замотал головой. — Только не это!»

Но голос был упрям. Это был голос его сына. Петя не просто просил его помочь, он объяснял, как это сделать. Но Ружецкий так и не смог решиться.

Сначала он поверил. И даже потребовал у Пинта отдать ружье. Но все равно он чувствовал, что не готов. Что это выше его сил. Поэтому, когда Пинт отказался, Ружецкий даже обрадовался. Казалось, проблема решилась сама собой. Но голос продолжал уговаривать его. Теперь он звучал укоризненно. И снова просил, умолял, требовал.

В какой-то момент Ружецкий засомневался, что это — его сын. Может, это просто наваждение, морок, кошмар?

Так бывает, когда звонишь по междугороднему телефону: голос настолько искажен, расстоянием, что можешь беседовать хоть полчаса и только потом понимаешь, что попал не туда и говорил с посторонним человеком. И вроде бы он давал осмысленные ответы на твои вопросы, сам спрашивал о чем-то, но все это время тебя не покидало странное чувство, что что-то не так.

«Что-то не так, — подумал Ружецкий. — Что-то здесь не так».

И он наконец понял, что здесь не так. Сын никогда не будет просить его о том, о чем просит этот навязчивый голос.

Десятилетний ребенок просто не может просить об ЭТОМ.

Правда, он раньше никогда не думал, что сможет убить свою жену — даже случайно. Но ведь это произошло.

Ружецкий запнулся и чуть не упад, потому что в голове отчетливо прозвучало: «Папа, я хочу, чтобы ты это сделал. Для меня. Как мою первую рогатку, помнишь?»

Да, он это помнил. Он очень хорошо это помнил. Казалось бы, невелика премудрость — сделать рогатку. Подумаешь, пустяк! Он сам в детстве наделал их не меньше трех десятков. Но первую… Первую он сам сделать не мог. Просто не знал, как это делается.

И тогда он спросил у своего отца, Семена Палыча: «Папа, как сделать рогатку?» Он мог бы спросить и у пацанов с улицы, и они бы показали и даже помогли. Но он спросил у отца.

Семен Палыч оглянулся и прижал палец к губам:

— Тсс! Говори тише, сынок! Не дай бог, мать услышит, тогда мне попадет еще больше, чем тебе. Понимаешь?

Нет, он тогда не понимал, как отцу может попасть. Вообще от кого-то, пусть даже и от матери. Он это понял значительно позже, когда сам стал отцом.

Но… У отца было знание. Запретное знание, такое желанное для мальчишки. Отец не стал его ругать. Он сказал:

— Рано или поздно ты все равно узнаешь. Но будет лучше, если я сам расскажу тебе об этом.