Алексей Егоренков: Змеиный бог

— А потом, — он кое-как изобразил ученое лицо, — раз стоят, значит, температура ноль. Сечешь? Атомы. Температура.

— Ну как пузыри, когда подлива кипит, — объяснил хозяин-бармен, ворочая метлой под столиком. Лицо траппера ожило и просияло. Масло добавил: — А не кипит, тогда всё гладко. А на холоде вообще студень выйдет.

Поддетый метлой, знаменитый палец выстрелил из-под стола и пополз дальше как ни в чем не бывало.

— Слышь, так я не пойму, чего оно теплое тогда в любую погоду? — спросил бармен, убрав заводную щетку. Он нагнал ползучий отросток и занес над ним кованый каблук.

— А вот этого, Джек, — объявил Красавчик Илай, — мы не знаем.

ХРУП! Масло растер обрубок ногой.

— А не знаете, — Зеб потряс ножом и утерся, — так неча сурло разевать.

Он бросил ножик в пустую тарелку.

Масляный Джек отцепил с пояса тесак и соскоблил останки знаменитого пальца в дрянное ведро, не подозревая, что раздавил и выбросил пятьсот государственных ассигнаций.

Цнь-з-зиу!

— Теперь заткнись и слушай, малой. В лотке ты его не углядишь, — продолжил урок торжествующий Зебулон. — Это ж тебе не золото. Э-эй, Масло, подвинти музыку, а то до утра слушать, как охотник свою дурмашинку ублажает.

Красавчик и траппер одобрительно закивали.

Масляный Джек получил свое прозвище за привычку от скуки полировать стаканы пальцем. Но отмерял Джек честно, и скипидар в горькую не лил. А порой и табака щепоть туда всыплет, чтоб продирало сильнее, и всё от заведения, всё даром.

Расположив самокрутку в углу рта, Джек тяжко прошел к музыкальному автомату.

— Не станет играть — ногами не трогать, — сказал он, закрепляя вощеный барабан. Но машинка ожила, и медная гребенка послушно затренькала на коротком банджо, закрепленном струнами вниз.

По недрам салуна заструился «Дос пистольерос», нехитрый кантри-мотивчик о двух приятелях, шатающихся по Мексу. Один рвется наказывать бандидос и делать хорошие дела, но второму то подай юную сеньориту, то горячую индианку, то жену мясника. Без Пинкертона можно было догадаться, что второй пистольеро находится у первого в штанах.

— И-и, подай ты ее сюда! — подпел Красавчик Илай.

— Ты бы про нулёвку больше думал, малой, — отозвался Зеб, раскуривая медную трубку. — Полфунта нулёвки соберешь — считай, закончил работать, начал жить. А там тебе и индейки, и индейцы, и суслики жопоголовые.

— Вы как те два пистольеро, — Тощий снова защелкнул пружину. — Спорят, это. Гы-гы. Один мелкий, второй большой.

Старатели хмуро переглянулись и приподняли пыльные ягодицы с соломенных кресел. Зеб был щупловат, Илай зелен, и каждый по-своему обиделся на «мелкого».

— Заходили, кстати, на днях индейцы, — Масло громко хлопнул о стойку пыльным гроссбухом. Он не любил, когда в тихом «Еноте» назревал конфликт. — Хорошо Козья Нога при мне.

Старатели передумали и остались где сидели, промычав что-то про индейцев и жопоголовых. Бармен ухмыльнулся.

— Не наши. На циклетах приехали, — сообщил он. — Здоровые машины, пинт на двадцать, не испанской работы вроде. Мясо ели. А пить не стали ничего, с собой привезли.

— Ты испанскую работу видел-то? — произнес Зебулон, коптя трубкой.

— Еще спроси: ты видел, чтоб испанец — да и работал? — поддержал его Красавчик, и оба загоготали.

— Да я говорю тебе, слышь, — оскорбился Масло. — У испанцев всё по технике всегда сделано. А тут как… как помойка передвижная. Сантехника, банки, трубы с манометром. У вожака их череп коровий на руле.

— Да ты пьяный ведь был! — сказал Красавчик. — Слышь, индеец на машине. Индейцы за машину тебе скальп снимут. Только лошади у них.

Илай оглянулся в поисках поддержки.

— Лошади не лошади, — отозвался траппер, — но за экологию они точно порезали бы того умника, что череп на машину привинтил. Они это… права животных, вымирающие виды. Раз на ярмарке еле ушел от этих… скво. Листовок надавали во все руки, деньги выдурили на охрану природы.

— Ага, слышь, — Илай перевел дух. — Сами дикари с бубнами, а будут нас учить природу любить.

— Это ацтеки, — раздался новый голос. — Они не отвергают технику.

Три посетителя и бармен обернулись. В самом темном, пыльном и дальнем углу «Енота» за одноногим столиком отдыхал постоялец верхней комнатушки, о котором внизу вспоминали только тогда, когда он входил или уходил.

Гость закурил и прищурился, глядя поверх шейного платка.

— И некоторые из них никогда не видели лошади. — Он коснулся шляпы и отвернулся к окошку, испачканному мошкарой до полупрозрачности.