Роберт Киркман: Ходячие мертвецы. Падение Губернатора

Но именно в этот момент, именно в этом здании, в конце коридора второго этажа, в душной гостиной самой большой квартиры в неровном свете подвешенной к потолку лампы, которая слегка покачивалась на ветру, Филип Блейк страдал от вполне реальной боли. Боль была живым, дышащим существом – хищником, – которое жевало его плоть с жестокостью дикого кабана, погружающего окровавленные клыки в комок нервов между левой грудной и дельтовидной мышцей.

Дрель дрожала. Сверло входило все глубже в нервную ткань, и в воздух летели брызги крови и кусочки человеческой плоти.

Крик Филипа – искаженный скотчем и звучащий почти как назойливая автомобильная сигнализация – теперь не затихал ни на миг. Мишонн по самое основание погрузила сверло в плечо Губернатора. Кровь брызгала ей в лицо. Филип стонал, как дикий зверь, и, пока дрель, жужжа, входила все глубже, с его уст срывалось: «М-М-М-М-М-М-М-М-М-Г-Г-Г-Г-Г-Г-А-А-А-А!!!» Наконец Мишонн сняла палец с кнопки и бесцеремонно вырвала сверло из дыры в плече Губернатора, жестоко дернув его.

Губернатор вздрогнул в агонии, и веревки громко скрипнули от его движения.

Не заботясь о сохранности дрели, Мишонн швырнула ее на пол. Раздался треск. На сверло кровавыми ошметками приклеились частицы хрящей и тканей. Мишонн кивнула.

– Так, – сказала она скорее самой себе, чем пленнику. – Давай-ка остановим кровотечение, чтобы ты не потерял сознание.

Она нашла моток скотча, нащупала край, размотала полоску и откусила кусок, которым, не проявляя особенной заботы, замотала плечо Губернатора. Пожалуй, даже индейку ко Дню благодарения она бы фаршировала с большей нежностью. Мишонн заклеила рану с таким видом, словно чинила протекающую трубу.

Перед глазами Филипа Блейка тем временем снова начала сгущаться темнота. Ему казалось, что мир словно раскололся на две стеклянные панели, расходящиеся под водой в разные стороны и формирующие двойную картинку, которая становилась все более размытой, пока голова Губернатора не упала и по телу не пробежал холодок, милостиво позволивший ему снова потерять сознание.

Но тут его щеку настигла резкая и сильная пощечина, налетевшая из ниоткуда.

– ПРОСНИСЬ!

Он откинулся на веревках назад, и глаза снова раскрылись. Перед ним было жуткое, решительное, злое лицо темнокожей женщины. На нем еще виднелись шрамы и пурпурные кровоподтеки от пыток, но теперь оно пылало уверенностью. Обжигающий взгляд был устремлен на Губернатора. Улыбка женщины напоминала клоунскую гримасу, сочетая в себе безумие и ненависть.

– Тебе совсем не хочется снова вырубиться, – спокойно сказала она. – Ведь так ты пропустишь все веселье.

Следующими в дело пошли плоскогубцы. Вытащив их из сумки, она снова подошла к пленнику, насвистывая чудовищную мелодию, из-за которой по телу Губернатора бежали мурашки. Казалось, в ушах жужжал целый улей пчел. Губернатор сфокусировал взгляд своих воспаленных глаз на острых кончиках плоскогубцев, а Мишонн нагнулась и подняла его правую руку, которая безвольно висела, привязанная за запястье к стене. Рассеянно посвистывая, она осторожно взяла указательный палец узника своими большим и указательным пальцами, как будто бы собираясь делать маникюр.

Потребовалась некоторая сноровка, но она довольно быстро сорвала первый ноготь, словно отклеив пластырь с запекшейся раны. Чудовищная боль пронзила его руку, сковала его, наполнила все его жилы раскаленной лавой. Его дикий вопль – заглушенный полоской скотча – напоминал рев коровы, которую вели на бойню. Мишонн взяла средний палец и сорвала ноготь с него. Брызнула кровь. Филип часто задышал, вне себя от боли. Мишонн расправилась с безымянным пальцем, а затем и с мизинцем для ровного счета.

– С этой рукой можно попрощаться, – сказала она, сухо констатировав факт, как мастер маникюра, дающий совет по уходу за ногтями.

Она отбросила плоскогубцы, повернулась и принялась искать что-то на другом конце комнаты.

– Можно попрощаться, – пробормотала она, обнаружив меч.

Вернувшись, она очень быстро и без раздумий замахнулась мечом, как отбивающий из высшей лиги, готовящийся нанести сокрушительный удар своей битой. Катана резко рассекла сустав его правой руки чуть повыше локтя.

Сначала – еще до невыносимой, обжигающей боли – Филип Блейк почувствовал, как ослабло давление, когда веревка отлетела в сторону вместе с отрубленной рукой. Пенис оторвался от доски, из раны фонтаном хлынула кровь, и Губернатор повалился на бок, более не привязанный к восточной стене. Он тяжело упал на землю, с ужасом и недоумением взирая на оставшуюся часть правой руки – и зрачки его сузились до размера булавочных головок, пылавших, как диоды. С губ Губернатора, заклеенных скотчем, сорвался странный сдавленный звук, напомнивший визг задыхающейся свиньи.