Александр Матюхин: Хэллоуин (сборник)

И пусть в очередной раз кто-то будет говорить о «вреде» литературы ужасов, о «маргинальности» ее адептов.

Ночь – наше время. Хеллоуин – наш праздник.

Так давайте же праздновать, друзья! Покончим уже с этим многословным вступлением и перейдем к волнующим историям, от которых, как любили когда-то писать в аннотациях к переводному хоррору, «стынет в жилах кровь».

Мы ведь лучше, чем кто-либо еще, понимаем, что пугать и пугаться – это забавно…

Захару Кривцу нравилась его работа. Чувствовать чужую боль кончиками затянутых в резину пальцев. Соединяться с человеком с помощью острой стали. Он поменял множество специальностей, но лишь здесь, в полуподвальном помещении, именуемом «пыточная», он по-настоящему обрел себя. Что бы отец ни думал по этому поводу. У отца было кем гордиться и без него. Пусть братья Захара оправдывают родительские чаяния: один – на поприще юриспруденции, другой – в рясе, перед иконами. У Захара был свой путь боли.

Скальпель неспешно вонзался в женскую плоть. Струйки крови стекали по резиновым перчаткам.

Девушка смотрела в потолок с немой мольбой. Мышцы были напряжены, зубы сжаты. Лишь мычание вырывалось из ее груди, когда он резал. Но, если бы она попыталась кричать, звукоизоляция и ревущий из колонок грайндкор обнулили бы бессмысленные вопли.

Она лежала на койке – красивая, истекающая кровью брюнетка.

Скальпель терзал ее тело. Кожа расползалась. Бедро расцветало пурпуром. Оно больше никогда не будет таким гладким и шелковистым.

Захар улыбался белоснежными зубами. Хирургический инструмент порхал в его руках кисточкой художника.

Крошечная слезинка спускалась по щеке девушки, как паучок на паутине.

Захар Кривец сделал последний надрез и вытер рану полотенцем.

– Живая?

– Черт, даже не знаю, – ответила девушка.

Он помог ей встать и подвел к зеркалу. Девушка посмотрела на себя изумленно. Кровоточащая рана покрывала треть бедра. Свежие лоснящиеся линии соединялись, образуя цветок. Уродливый и прекрасный одновременно бутон.

– Это потрясающе, – произнесла брюнетка искренне.

Захар Кривец занимался татуировками и шрами-рованием несколько лет. Через его иглы и скальпели прошли сотни парней и девушек. Но удовольствие от процесса не притупилось до сих пор.

Отец пришел в ярость, увидев, как изменился младший сын, покинув дом. Худой, длинноволосый, с ног до головы покрытый татуировками, Захар был абсолютной противоположностью респектабельным братьям. Словно насмехаясь над отцом, он наколол себе на животе адское пламя и грешников. Страдания были переданы так искусно, что сам Босх позавидовал бы мастерству. Уродливый дьявол разместился на солнечном сплетении парня. Раздвоенными копытами он топтал грешников, но одновременно опасливо косился вверх – туда, где в облаках парил Бог, занимая всю грудь Захара. Стилизованный под живопись Микеланджело, выписанный с изяществом Ватто, Бог оскорбил отца не меньше, чем карикатурный дьявол.

Дверь захлопнулась за Захаром.

Он усмехнулся и вставил себе в лоб два маленьких стальных рога. Женщинам рожки особенно нравились.

Брюнетка со свежей розой на бедре и двумя десятками сережек в смазливом личике разглядывала Кривца, пока тот обрабатывал и забинтовывал рану.

– А что ты делаешь после работы? – спросила она, кокетливо касаясь Бога на его груди.

– Читаю книги, – спокойно сказал он.

Разочарованная девушка покинула комнату.

– А знаешь, – сказала ему Соня, наматывая на пальчик рыжий локон, – твоя неприступность возбуждает.

Тату-студия находилась в одном помещении с салоном красоты, и Соня работала там парикмахером.

– Если бы мужчины меня интересовали, я бы, наверное, запала на тебя.

– Давай оставим все как есть. Ты будешь самой красивой в городе лесбиянкой, а я – парнем, который не спит с клиентами.

– Заметано. Но ты все-таки странный.

Соня не без оснований полагала, что любить «Napalm Death» и Данте одновременно – странно. Но именно за чтением второй главы бессмертной классики застал Захара очередной клиент.

Он вошел без стука – приземистый мужчина лет сорока пяти. Даже сквозь зимнюю дубленку были заметны внушительные мускулы и широкие плечи. Лицо грубое, наспех слепленное, выделялось разве что крупным носом. Маленькие тусклые глаза прятались в тени растрепанных бровей. Щеки покрывала серебристая щетина. Типичный работяга. Ни тебе туннелей в ушах, ни пирсинга, ни модной подкрашенной бородки.