Анна Зимова - Ходячие. Второй шаг

Вера освободилась из объятий и села на кровать. Александра принялась расхаживать туда-сюда.

– А что говорит Шер? Операцию надо делать срочно или имеет смысл подождать? Он может провести ее прямо здесь? Ах, дорогая, столько хлопот! Тебе, наверное, трудно собраться с мыслями. Помни об одном – я всегда тебе помогу.

– Мы с ним не говорили об операции.

– Напрасно. Зачем тянуть?

– Я еще не решила, хочу ли я ее делать.

Александра остановилась так резко, будто натолкнулась на стену, открыла рот, щеки ее стала заливать краска:

– В смысле? Ты хочешь сказать, что не решила, когда будешь ее делать?

– Я не решила, буду ли я делать ее вообще. И, судя по выражению твоего лица, ты поняла меня правильно.

– Дорогая, – Александра осторожно подбирала слова, – я знаю, что гормоны – ужасная вещь. Они заставляют тебя думать криво.

– Я не думаю криво. Я просто пока ничего не решила.

– Твое состояние диктует тебе неправильные мысли!

– Алекса, пожалуйста, не говори: «состояние». Давай называть вещи своими именами. Я беременна. Не надо говорить о беременности как о смертельной болезни.

– Дорогая, ты же знаешь, будь в городе спокойно, я бы первая тебя поздравила. Я бы устроила тебя в приличную клинику. Создала условия, пригласила лучших врачей. Я бы все для тебя сделала. Просто сейчас я ничего не могу. Не стоит произносить «беременность» с такой романтической интонацией. Романтику растоптали. Кругом болезнь и смерть. Мне продолжать?

– Нет. Я знаю, рожать ребенка сейчас – самоубийство и грех.

– Зачем же так жестко? Скажем, это не очень… целесообразно.

– Не могу я относиться к ребенку как к раковой опухоли, которую нужно удалить. Я ждала беременности столько лет. Я отчаялась, смирилась. И теперь мне ее послали.

– Не привыкай думать о нем как о ребенке.

– Это ребенок! И никто, кроме меня, не будет решать, жить ему или умереть. Я даже тебе не позволю им распоряжаться.

– Вера! Вера! Окстись. Ну какой ребенок! Тебе сорок. Чтобы выносить, тебе нужен стационар и специалисты. Ты не сможешь кормить его грудью. А у нас нет ничего. Ни пеленки, ни распашонки.

– Все можно найти. Шер сказал, шансы родить есть. Зачем ты отговариваешь меня от того, чего я хочу больше всего на свете?

– Я, конечно, сейчас кажусь тебе стервой, но я просто мыслю здраво. Когда улягутся первые ахи-охи, начнется бесконечная борьба. Каждый чих ребенка будет проблемой. Вырастить его здоровым в таких условиях… неужели ты считаешь, что это реально? А шум! Шум, который поднимают дети? Об этом ты подумала? Младенцы визжат, Вера. И ты знаешь, кого могут привлечь их крики. И «самоубийство», как ты назвала рождение ребенка, быстро превратится в убийство. А ты эгоистично говоришь – рожу и все, никого не спрошу. Ты тут не одна.

– Эгоизм? Ты говоришь мне об эгоизме? Ну, знаешь… Кажется, кто-то эгоистично хочет помешать крепкой еще бабе родить младенца… Как ты думаешь, много ли в городе младенцев? Вместо того чтобы позитивно посмотреть на случившееся, ты требуешь, чтобы я сделала аборт.

Александра встала. Розовые пятна на ее щеках уже стали красны:

– Я всегда принимала твою сторону. Думала о твоих интересах. Когда ты… болела, я отказалась открывать новый салон, чтобы быть с тобой. По-твоему, я желала тебе зла? Или я желала тебе зла, когда помогла избавиться от чудовища, которое хотело тебя убить? Что вообще я сделала тебе плохого? Почему ты думаешь, что сейчас я руководствуюсь другими мотивами?

Она выпрямилась и огладила волосы. Свершилось чудо, перед Верой стояла прежняя Александра. Собранная, спокойная и до боли красивая. Вере даже показалось, что волосы снова уложены в аккуратную прическу, а на ногтях блеснул красный лак. Но то, конечно, был лишь отблеск солнца.

– Я всегда готова тебе помочь. Но помогать тебе делать глупости я не стану. Мне остается только надеяться, что гормоны не помешают тебе принять верное решение.

У двери она оглянулась.

– И еще. Я понимаю, что это уже неважно, но… кто отец ребенка? У тебя никого не было уже бог знает сколько времени. Мне горько, что я узнала о твоем секрете только сейчас. Ты никогда ничего от меня не скрывала.

Но Вера молчала, глядя в окно, будто там происходило нечто интересное.

– Понятно. Нам явилась Богородица. Как символично.

Александра всегда передвигалась практически бесшумно. Оглянувшись, Вера увидела, что подруги в комнате уже нет.

Стас, в своей зеленой клетчатой рубашке, в которую был одет в день знакомства, звал ее. Он хотел, чтобы она помогла ему нести что-то завернутое в черную ткань, и в голосе его слышалось недовольство. Она пыталась сказать: Стас, прости, я не могу тебе сейчас помочь, потому что занята, – но, как назло, сел голос, и из горла вырывалось только шипение. Он злился все сильнее. «Вика, помоги мне! – повторял он почти истерично. – Помоги же». Он срывался на крик, почти фальцет. Наконец голос его превратился в женский, писклявый. Вика проснулась как от удара и резко села на кровати. Сердце бешено колотилось.