Елена Хаецкая - Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми

И вдруг Петр Иванович обмяк в кресле:

– Значит… – прошептал он. – Значит, «Золушку» возможно увидеть снова?

До сих пор эта мысль даже не приходила ему в голову. Петр Иванович всерьез полагал, что спектакль неповторим, как неповторим каждый день жизни, и отныне может существовать лишь в памяти обезумевшего от любви тролля.

Идея вернуться в театр и ощутить все заново – пришествие музыки, сотворение хрустальных башмачков – захватила Петра Ивановича. Он испустил грозное рычание, вскочил из кресла и схватил Михлю ручищами.

– И ты пойдешь со мной! – закричал он.

– Может быть, мы и Катю возьмем? – предложил Михля, бесстрашно глядя в разинутую пасть тролля. – Заодно и познакомитесь.

– И Катю! – заревел Петр Иванович. – Хо-хо! И Катю! Ужасное имя, – прибавил он миг спустя, – совершенно не рычащее. Для хорошего секса не подходит.

Михля густо покраснел, еще раз показал пальцем на листок с номерами телефонов и быстро вышел из магазина. Петр Иванович безжалостно хохотал ему в спину.

Катя оказалась эффектной блондинкой на полголовы выше Михли. Петру Ивановичу она, против ожиданий, понравилась. Несмотря на всю опасность «невест» вообще и собственное неподходящее имя.

Она очень хорошо воспринимала спектакль. Так, как будто ее, Кати, не существует. И вселенной тоже временно не существует. Остался лишь хрупкий, в любое мгновение готовый исчезнуть мир, изготовленный людьми из звуков и блестящих тканей.

Для Михли же, напротив, не было ничего важнее Кати, и даже «Золушка» не могла заставить его считать иначе. Но Петра Ивановича это не занимало.

Он весь был поглощен балериной.

Сегодня она была немного другая, но все-таки это была она. Он с замирающей радостью узнавал каждый ее жест, каждую особенную мелочь в ее движениях, каждый изгиб ее фигуры. Ему нравилось думать о ней: «верзила», – это слово страшно волновало его и вместе с тем почти до слез умиляло.

«Верзила, верзила», – думал он, глядя, как Золушка вальсирует со своей шваброй. Потом он запретил себе так думать, чтобы острота ощущений не притуплялась.

В антракте Михля отправился в буфет за шампанским, а Катя осталась в ложе с Петром Ивановичем.

Тролль сидел с закрытыми глазами и слушал зрительный зал: гудение голосов, редкий стук каблучков, шарканье подошв.

Катя сказала:

– Какой волшебный вечер! Спасибо вам, Петр Иванович, а то Сержик ни за что бы не додумался.

Не открывая глаз, Петр Иванович спросил:

– Вы его любите?

– Конечно, если собираюсь за него замуж! – засмеялась Катя.

– Ну мало ли, – сказал Петр Иванович, – может быть, вас привлекла его квартира.

Катя произнесла очень серьезно:

– Что-то мне подсказывает, что на вас невозможно сердиться.

Тролль открыл глаза, в них блеснуло красное.

– На меня опасно сердиться, – подтвердил он. – Но вы можете. Немножко.

Она засмеялась и постучала кулачком его в плечо.

– Вот так?

– Приблизительно, – сказал тролль. – Вы на редкость правильная девица.

Тут в ложу вошел Михля с бутылкой пива.

– Шампанского нет, – виновато сообщил он. – Я взял пиво. Оно тоже с пузыриками.

– Да, – сказала Катя, отбирая у него бутылку. – Никто и не заметит разницы.

Петр Иванович снова закрыл глаза, и на его веки легла мягкая тень: свет начал гаснуть.

Михля оказался прав: второе впечатление не убивало первое, но оттеняло его, прибавляло ему красок. Лихорадка постепенно отпускала Петра Ивановича, сменяясь теплым, спокойным чувством, растворяющим в себе весь мир. Это просто восхитительно, подумал Петр Иванович.

Теперь он заранее знал, что сейчас танцовщица выйдет босая. Ее появление не станет шоком, как в первый раз, но от того, что свершится ожидаемое, оно не будет менее прекрасным. «Вот в чем отличие супружеской любви от преступной, – подумал Петр Иванович. – Ты закрываешь глаза и можешь быть уверен в том, что тебя сейчас поцелует прекрасная женщина. А с любовницей тебя вечно ожидают сюрпризы, и это в конце концов надоедает».

Он неспешно впитывал в себя каждое мгновение балета. «Антигона», – прошептал он, отсылая имя сестры танцовщице как самый дорогой подарок.

И она как будто услышала: в тот самый миг, когда имя долетело до сцены, молодая женщина вздрогнула, по ее лицу и шее разлился розовый румянец. Тролль довольно улыбнулся.

Сегодня он не станет убегать в гардероб, едва лишь последний звук музыки покинет зрительный зал. Сегодня он останется и вволю поаплодирует.