Иван Безродный - Саламандра

Девушка звонко рассмеялась.

— Что, испужался? Али как?

Золотарев, к своей досаде, покраснел.

— Да по-моему, это ты тормозишь! А ну, выходи!

Девушка гордо вскинула подбородок и, с шумом рассекая воду, выбралась на берег. Она оказалась довольно высокой, не намного ниже его самого. У Золотарева перехватило дыхание, зашумело в голове. Вроде бы, отчего? Но… Так же пристально смотря ему в глаза, она принялась отжимать волосы, достигающие бедер. На каштановых волосах ее любовного треугольника блестели капельки воды. Золотарев с трудом встал, покачиваясь и удивленно моргая глазами.

— Э… Как водичка? — глупо спросил он.

— Как обычно, — отвечала она, прельщающе поводя бедрами. — Хотя, может быть, и холоднее. Дело-то к осени.

Он почему-то смущенно отвел взгляд. Да что же это такое?! Бросило в жар.

— Выпить хочешь? — ляпнул он.

Она отбросила волосы за спину и, сморщив лобик, как-то не совсем приветливо посмотрела на него исподлобья.

— Все вы такие! Что, огненной водой охмурить желаешь?

— Ну, что ты… — успел только сказать, и тут перед глазами все поплыло.

— А замуж возьмешь?

Но Золотарев уже не слышал ее. В голове загудело и засвистело, задрожали руки и колени, ноги предательски подкосились. Ужасно зачесалась правая лопатка. Словно робот, он сделал несколько шагов, отделяющих их, одновременно поднял несгибающиеся руки и с бешено бьющимся сердцем обнял ее. Она была мягка и пластична, но холодна, как лед. Крепко обхватив его за талию, она призывно раскрыла губы. Белки ее красивых глаз закатились, а веки затрепетали. Он просто впился в нее жарким поцелуем, неловко ударившись о ее ровные зубы. Девушка сладострастно застонала. Полные губы оказались теплыми и послушными. Он задрожал, почти теряя сознание.

— Как тебя зовут? — прохрипел он, отрываясь от божественной плоти, чтобы отдышаться, и ошарашено вглядываясь в ее спокойные, слегка смеющиеся глаза.

— Саламандра, — отвечала она.

В небе полыхнуло, громыхнуло, где-то тоскливо взвыли собаки. Золотарева обволокла беспросветная мгла, и небытие вмиг проглотило его.

Каждый божий день спрашивала Марфа Петровна Золотарева, ласково обвив его шею и плотно прильнув к нему своим гибким станом:

— Всем ли ты доволен, Петр Лексеич, есть ли нужда какая али просьба?

Глаза ее — словно спокойные воды глубокого сибирского озера в погожий день, губы — благоухающая розочка.

— Ответь, не таясь, голубь мой…

Тонкими пальчиками она нежно гладила его вьющиеся волосы, щекотала мочки ушей, теплой бархатной щекой прислонившись к его груди. Золотарев жмурился, словно гигантский жирный кот на солнышке, который «не был на Таити».

— Не изволь беспокоиться, Марфушка! Всем я доволен, все у меня есть, ничего боле мне не надобно.

— А любишь ли ты меня?

— Люблю! Более жизни своей люблю! Что хочешь для тебя сделаю, живота не пожалею.

— А коли так, замуж возьмешь?

— Возьму, как не взять?! Одна ты у меня лебедушка на белом свете…

— А вот повстречаешь другую…

В ее глазах отражалась всепоглощающая печаль, и слезы бриллиантами дрожали в уголках глаз.

— Не надобно мне другой! Никого не надо! Бог свидетель!

— Совсем никого из людей?

— Совсем!

— Поди-ка, обманываешь меня…

— Ни в коем разе, Марфушка, не изволь беспокоиться!

— Награда тебе будет большая, знатная…

— Не о злате или почестях пекусь, милая! Лишь бы с тобою быть.

Так и ворковали они часами, сизы голубки, и жизнь текла счастливо и неторопливо, словно медовая река. Дворец был великолепен, весь из золота и хрусталя, со всякими мраморными башенками, колоннами и широкими лестницами. На стенах висели толстые персидские ковры с удивительными изображениями, картины дивные да зеркала во весь рост, а с потолка свешивались огромные бриллиантовые люстры, кои давали столько света, что даже в самую темную ночь во дворце светло было, что в ясный летний день. Прислуги, однако, не было. Если не считать множество самых разных ящерок. И больших, и маленьких, и расцветок всяких: желтых, зеленых, красных, синих, пегих и протча. Вот они-то все и делали-помогали, услуги оказывали. Обуют-оденут, спать уложат, на ночь сказочку расскажут, убаюкают. Поесть-попить принесут, со стола уберут, песенку споют, да спляшут от души, раззадорят кровь молодую. Пустятся тогда в пляс и Золотарев с Марфушкой. Ну, вообще тогда веселье пойдет! До самого утра тонцы-звонцы!

— Царица она наша, Марфушка-то! — почтительно пищали ему ящерки. — Люби и почитай ее изо всех сил своих. Статься, королем нашим сделаешься.