Дон Масилло - Месть сестры Коксэлл

Сестра Коксэлл работала в этой клинике уже не первый десяток лет. Ее гордостью и радостью был собственный крошечный кабинет, всегда скрупулезно убранный, тщательно вымытый, чистый и светлый. Стены его блестели свежей белой краской. Строго посередине стола, ровно в одном дюйме от обтянутого кожей тяжелого пресс-папье, возвышалась неизменная ваза с нарциссами, а позади нее в идеальном порядке были разложены ручки с плотно навинченными на них черными колпачками, придававшими им сходство с рядами окоченевших трупов солдат.

Сестра Коксэлл неподвижно сидела за столом, невидящим взглядом уставившись в пространство перед собой. Она глубоко задумалась. Кто, в конце концов, такой этот новый врач? Какой-то желторотый недоумок, молокосос, только что окончивший медицинский факультет! И какое он имеет право вмешиваться в заведенный распорядок жизни ее отделения? Да как он вообще смеет высказывать свое собачье мнение?!

Впервые она увидела его еще вчера, когда тот въехал на территорию клиники и чуть не задавил ее, хотя вокруг было развешано полным-полно знаков, требующих ехать медленно. И кроме того, почти все, кто работает здесь, прекрасно знают, что именно в этот час она каждый день идет через двор.

— С вами все в порядке? — испуганно спросил он, насилу выкарабкавшись из своей машины. — А то я тут немного задумался…

Его светящиеся сочувствием и тревогой глаза остановились на ее форменном халате. Во взгляде читалась полная растерянность.

— Честное слово, сестра, я ужасно извиняюсь.

Ей не удалось сдержать улыбку.

— Все в порядке, мистер… — она сделала вежливую паузу.

— Доктор… доктор Грин, — смущенно улыбнулся он. — Я, как вы видите, только что прибыл сюда. Я буду работать врачом в корпусе «Д».

Услышав это, сестра Коксэлл вся внутренне напряглась.

— В корпусе «Д»? — переспросила она.

— Да… Послушайте, садитесь в машину, я подброшу вас к общежитию младшего персонала. Вы ведь живете там, как я понимаю?

До корпуса они доехали молча и вскоре уже взбирались по крутой пыльной лестнице, ведущей к сверкающему чистотой кабинету сестры Коксэлл. Оказавшись внутри, она сняла свою белоснежную шапочку и аккуратно пристроила ее на краешке стола, стараясь не помять жесткие накрахмаленные складки.

— Располагайтесь, доктор, я приготовлю чай.

Сидя за сладким чаем, доктор Грин принялся рассказывать о том, как его всегда интересовала работа с душевнобольными, и как, закончив свою учебу, он добивался этого назначения в одну из крупнейших в стране психиатрических больниц. Он признался, что не очень-то надеялся получить это место, но его приняли даже без предварительного собеседования. Очевидно, оказалось достаточно диплома с отличием и подкрепляющих его солидных рекомендаций.

Доктор доверительно поведал ей и о том, какие большие изменения он собирается произвести здесь, приступив к самостоятельной работе, и какие новые методы будет применять в своем отделении.

— Например, — сказал Грин, — я заметил, что медицинские сестры в этой клинике работают в одних и тех же отделениях по многу лет, и их практически никогда не переводят в другие палаты и корпуса. И, на мой взгляд, от этого они обязательно должны в какой-то мере терять свою здоровую индивидуальность. Ведь при таком порядке вещей средний медперсонал и больные как бы сплавляются в одну большую семью — пациенты такой медсестры растут и стареют вместе с ней, и постепенно становятся для нее кем-то вроде детей, хотя первейшая обязанность работника состоит как раз в том, чтобы всегда помнить, что это в первую очередь больные люди. — Увлеченный собственным монологом, доктор весь подался вперед. — А ведь вы, сестра, должно быть, знаете, что человек, работающий с душевнобольными на протяжении долгого времени без какой-либо смены обстановки, сам подвергается большому риску психического расстройства. И поэтому завтра, как только я приступлю к работе, я намерен перевести медсестру из своего отделения в какое-нибудь другое. Она, может, и не сразу оценит всю правильность этого моего решения, но такая перемена несомненно пойдет ей на пользу.

Сестра Коксэлл слушала его очень внимательно, не перебивая, и легкий розовый румянец начал медленно проступать на ее шее и щеках.

За окном постепенно светлело, словно расцветал на глазах газон, ограниченный квадратом чисто вымытой оконной рамы. Глаза сестры Коксэлл созерцали хрустальную прозрачность идеально ровного стекла.