Виктор Точинов - Все лики смерти (сборник)

– Возьмите. Если натолкнетесь на что-либо подтверждающее изложенную версию – свяжитесь со мной обязательно. Скажу честно – я не в восторге от этой страны. Но когда на нее падают бомбы, мне это нравится еще меньше…

Когда огни машины Твистера исчезли за поворотом, Элис спросила:

– Ну и что ты об этом думаешь? Обо всех бредовых построениях мистера жулика?

Кеннеди ответил не сразу. Посмотрел на часы. Поиграл кнопками настройки приемника – одни FM-станции продолжали накручивать противовоздушную истерию, другие, поуспокоившись, выплевывали в эфир музыкальные хиты. Специальный агент ФБР опустил стекло, высунул голову наружу, послушал тихую, безветренную ночь…

Лишь потом ответил:

– Я об этом – о его теориях – вообще не думаю. Я думаю о том, что подошло время очередной бомбежки. Но пока все вроде тихо.

Человек смотрит на часы – большие, настенные – и говорит:

– Однако время подходит. Но пока все тихо. Может, сегодня пронесет?

– Смотри, накаркаешь… – Его напарник смахивает пот со лба. В помещении жарко, пахнет горячим металлом и нагревшейся изоляцией… И – совсем неожиданно – свежим дуновением альпийского луга, над которым только что прошла весенняя гроза.

Никакой грозы, понятно, здесь не было – воздух озонируют приборы. Слышно гудение, потрескивание.

– Восьмой сектор? – спрашивает человек.

– Сто двадцать девять.

– Мало. Увеличивай.

– Но… Крайсманн сказал, что он нас расстреляет, если мы опять обесточим его контору. Да-да, так и сказал, Пауль слышал от свояка, знаешь, такой рыжий…

– Увеличивай!!!

– Но…

Рука человека тянется за спинку стула – на нее повешен форменный френч, ремень, портупея… И кобура.

Вороненая сталь холодно поблескивает в руке.

– Увеличивай. – Голос тоже холоден.

Напарник щелкает огромными тумблерами – торопливо, испуганно. И чувствует озноб, несмотря на жару. Гудение и потрескивание усиливаются.

– Восьмой сектор?

– Сто шестьдесят…

Человек слышит в голосе напарника липкий холодок страха. Пытается сгладить ситуацию:

– Ты же знаешь, у меня там мать… И Лотти…

Напарник не реагирует. Молчит. Человек тоже замолкает.

Четыре часа спустя.

Минутная стрелка круглых настенных часов ползет медленно, почти незаметно – только если внимательно присмотреться к самому кончику, можно увидеть едва заметные подрагивания, сливающиеся в неприметное движение.

Но человек не присматривается.

Его взгляд прикован к другому кругу – большому, стеклянному, светящемуся в полутьме помещения неприятным зеленоватым светом. По нему тоже бежит белая радиальная линия – но куда быстрее, чем минутная стрелка. Больше ничего на экране нет. Небо чистое.

Человек встает, разминает затекшие руки и ноги. Говорит:

– Сбрасывай потихоньку. Сегодня уже не пожалуют…

Напарник щелкает тумблерами. За четыре часа он не произнес ни слова. Но теперь заговаривает:

– По-моему, я понял, в чем дело.

Человек обрадован, хотя старается не показать этого. Ночная смена с упорно молчащим напарником – удовольствие ниже среднего. Чуть позже надо будет, пожалуй, извиниться. И сказать, что в «вальтере» не было патронов.

– И в чем же? – спрашивает человек.

– В дате. Второе февраля. Курт мне как-то говорил, что томми никогда не вылетают второго февраля и тридцать первого декабря. А также в первый понедельник апреля и во второй понедельник августа. Особенно если выпадает тринадцатое число. Он, Курт, всегда старается попадать на дежурства в эти ночи – и дрыхнет до утра спокойно.

Говоря все это, он продолжает обесточивать цепи. Гудение становится тише. И смолкает совсем.

– А почему они не вылетают, не говорил? – спрашивает человек.

– Говорил, да я не запомнил. Примета какая-то. Не то у них кто-то потонул в один из тех дней – может, «Титаник»? Не то разбился по-крупному, не помню… Но не летают.

Человек думает, что проверить примету в первый понедельник апреля едва ли удастся. Подходит к металлическому шкафу защитного цвета – одному из многих, стоящих у стен. Открывает дверцу. Внутри – мешанина толстых проводов высокого напряжения, поблескивают оголенным металлом медные шины… Человек не смотрит на них. Его интересует лишь приспособление в верхней части ящика – две толстые горизонтальные медные пластины и зажатый между ними большой сиреневый кристалл в форме октаэдра. Вернее, уже не зажатый. После сегодняшней ночи – не зажатый. Кристалл лежит на нижней пластине – и не касается верхней.