Константин Образцов - Красные цепи

Алина привалилась к стене и посмотрела перед собой. Иногда, еще в юности, она пыталась представить себе свою смерть, думала о том, какой она может быть, но такой, какая надвигалась сейчас на нее, наползала, приближалась с шипением и хриплым рычанием, она не могла бы вообразить и в самых кошмарных видениях. Если бы у нее была хотя бы минута, чтобы достать огнемет, подготовить и выстрелить в упор, она бы сделала это: лучше исчезнуть в яростном пламени взрыва, чем погибнуть под обломками черных зубов и быть разорванной на части руками мертвецов. Но сейчас у нее не оставалось и нескольких секунд. В памяти на мгновение возник образ растерзанного тела Кобота с языком, болтающимся на месте оторванной челюсти, а потом она вдруг увидела небо: высокое, чистое, ослепительно-синее — такое, каким оно бывает в этом городе лишь несколько дней в году.

Алина глубоко вздохнула, покрепче перехватила бесполезный дробовик за ствол и шагнула вперед.

Тяжелая пуля двенадцатого калибра ударила в жилет, как копыто ломовой лошади. Страшный удар вспышкой боли отзывается в сломанных ребрах и отбрасывает меня спиной на раскаленную печь. Я тоже успеваю выстрелить: короткое рявканье пистолета звучит эхом ружейного залпа, но серебряная пуля разминулась с черепом старого упыря, разорвав ему ухо. Я слышу его вопль, ощущаю спиной огненный жар и перекатываюсь на бок, снова вскидывая пистолет, и тут раздается грохот выстрела из второго ствола. Пуля попадает в печь, разнося в клочья истончившийся и прогоревший металл «буржуйки». Наружу вываливаются раскаленные угли и взметаются вырвавшиеся на свободу языки пламени. Я едва уворачиваюсь от огня, который мгновенно и жадно бросается на пыльные оконные портьеры, толстый ковер, полки с книгами, осветив сумрак комнаты лихорадочно пляшущими темно-красными сполохами. В дверном проеме мелькает спина Роговера. Я стреляю еще раз, пуля попадает в дверь, оставляя в ней неровную большую дыру.

Пламя несется по комнате со скоростью лесного пожара, с гудением пожирая ветхую ткань, старое дерево и сухую бумагу. Я вижу, как оно добирается до ряда небольших темных сосудов на верхней полке книжного стеллажа, и они один за другим с треском лопаются, с шипением извергая свое содержимое в ревущий огонь, наполняя комнату мгновенно улетучивающимися запахами меди и пряностей. В самом центре бушующего пожара возвышается деревянный пюпитр с большой темной книгой, как будто чьи-то руки вздымаются из языков пламени, протягивая на раскрытых ладонях драгоценный манускрипт в последней попытке спасти его от огня. Я стою и смотрю на него, не в силах отвести взгляд. Толстая кожа обложки шипит и потрескивает, загибаясь углами от подступающего жара. Пюпитр шатается, обгоревшие стойки, не выдержав тяжести книги, подламываются и с треском оседают в огонь, увлекая за собой манускрипт, который скрывается в языках пламени и снопах взметнувшихся искр.

Я выскакиваю в коридор. Со стороны кухни слышен тяжелый торопливый топот: Роговер бежит к черному ходу. Он опережает меня на несколько долгих секунд, и стоит ему только вырваться из дома, как он легко затеряется в темном лабиринте дворов, среди знакомых ему проходов, подвалов и стен.

Из комнаты несет жаром и валит густой дым. Я поднимаю пистолет, несколько раз стреляю в потолок и что есть сил кричу:

— Пожар!

За поворотом коридора перед самой кухней открывается дверь. На пороге я вижу старуху Вилу: она все в том же засаленном толстом халате и дырявом платке, скрывающем мертвого, но все еще живущего в ее теле близнеца. Она смотрит на меня пустым остановившимся взглядом.

— Пожар! — кричу я ей в лицо и бросаюсь в сторону двери черного хода. Она открыта, и я вдруг вижу, как совсем близко передо мной мелькает спина Роговера, только не внизу лестницы, а наверху, всего в одном пролете от меня. Я стреляю, но старый упырь несется с редкостной прытью, и пуля ударяется в грязную стену. Удивляться странному маневру Некроманта, решившего искать спасения не внизу, а вверху, мне некогда, и я бросаюсь за ним следом, перемахивая разом через несколько низких истертых ступеней. Откуда-то снизу несется грохот, похожий на выстрелы из ружья — раз, другой, третий. Наверху хлопает дверь чердака: значит, Роговер решил уходить через крыши.

Светлый прямоугольник открытого чердачного люка светится в нескольких шагах впереди. Тишина. Снизу отчетливо несет гарью и дымом, и дом оживает хором встревоженных голосов. Я осторожно подхожу к открытому входу на крышу и выглядываю наружу: надо мной темное небо в обрывках белесых туч, сквозь которые блестят тусклые редкие звезды. Плоская крыша покрыта тонким нетронутым слоем легкого снега. Я выбираюсь из люка и только тут понимаю, что на белом снегу нет отпечатков следов.