Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

Разделились мнения в другом… Одни склонны были считать, что все-таки галлюцинация. И вообще в экспедиции многовато пьют, пора завязывать.

Другие полагали, что Герасим что-то, наверное, видел, но так и не понял, что именно. А сама история имела четыре очень разных продолжения.

Продолжение первое

На работы вышли как обычно. Погребение решили брать монолитом, отдать в Абаканский музей, чтобы в музее был отличный экспонат – погребение прямо в том виде, в котором оно было раскопано археологами. Прокопали канавки, чтобы подвести доски под скелет и вынуть его вместе с монолитом земли

Под вечер вернулся изнывающий от жары, злющий на весь свет шофер и доложил, что Герасим улетел до Москвы. Как он доберется до Питера, это уже его дело…

Все как будто шло, как и всегда. Были люди, конечно, несколько напряжены… Если уж честно сказать, кое-кто и посматривал время от времени в сторону Третьего кургана, было дело. Работает человек, кидает землю, да вдруг и кинет вороватый, быстрый взгляд… Нельзя сказать, что ожидает он чего-то… тем более нельзя сказать, что ожидает чего-то определенного… Но посмотреть в ту сторону ему почему-то хочется…

Сложности возникли с другим… Затруднение выявилось такое: не удалось найти никого, кто готов был подежурить на раскопе. У всех находились срочные дела, давались противоречивые путаные объяснения…

Б. пытался поднять на великие дела школьников – всю бригаду из семи человек. Но даже у этой совершенно бесшабашной публики возникла острейшая, непреодолимая потребность постираться… Тем более за патологическую нечистоплотность их уже не раз ругали… Что, нельзя постирать завтра?! Нельзя, Николай Николаевич, одеть нечего…

Что, нельзя отправить постирать Васю и Петю, а остальным подежурить?!

Да ведь, Николай Николаевич, договорились уже идти вместе… К тому же не знают они, где что… Не найдут, все перепутают, не постирают… Не… другие тоже перепутают… Всем идти надо…

В общем, особого выбора не оставалось, археологи сами провели эту ночь на раскопе. Провели мы эту ночь вовсе не плохо: в пении песен, в рассказах о женщинах, походах, друзьях и экспедициях. Жизнерадостный характер дежурства поддерживался едой и питьем, особенно огромным кофейником с крепчайшим черным кофе. Стоило археологам начать клевать носами, как мы тут же отхлебывали из кофейника, принимались орать и петь втрое громче.

То ли наше поведение отпугнуло кого-то, то ли просто ни у кого не было желания с нами поддерживать знакомство, то ли бедный Герасим был все же склонен к каким-то зловредным галлюцинациям… Словом, археологи отдежурили преспокойно, получивши все основания злорадно ставить на дежурство остальных. Наверное, мы бы даже получили удовольствие от самого дежурства, если бы меньше боялись.

Продолжение второе

Вечером следующего дня мне надо было в Красноярск. Аэропорт находился в пятнадцати километрах от раскопа, билеты куплены заранее, и никакой проблемы не возникло. Если Герасим боялся улетать с этого аэродрома и требовал отвезти его в Абакан – его дело.

Вместе со мной летел в Красноярск местный парень из деревни Калы – комбайнер по имени Толик. Толика хорошо знала экспедиция, потому что он привозил жбанами самогонку, а в самой экспедиции помог соорудить замечательный самогонный аппарат. Он как-то подогнал свой комбайн прямо к огромной полосатой палатке, в которой экспедиция держала кухню. Тут и готовили, и кормили народ. Вся экспедиция, все двадцать или тридцать человек помещались в палатке с комфортом. Неудивительно: в такую палатку можно легко загнать «газик» и даже небольшой грузовик, потому что такие палатки выпускаются как раз для автомобилей. Надо поработать в экспедиции, чтобы оценить – садишься за стол с клеенкой, вытягиваешь ноги. Тепло, уютно, на чистом столе – цветы, сахарницы, солонки.

В тот раз в палатке устраивали массовую пьянку, и все вошли, всем было вполне даже просторно. Только вот свечей и керосиновых ламп показалось мало; и тогда Толик у окна поставил свой комбайн и направил свет фар прямо на стол.

В самой пьянке я помнил, честно говоря, только начало: как раскупоривали водку, как Б. с художниками пели из Городницкого «На материк, на материк… на Магадан, на Магадан…».

Потом Кузьмин читал наизусть Мандельштама, и это было красиво – грассирующий сильный голос при колышущихся от табачного дыма свечах за пиршественным столом.