Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

– Неумелый был?

– Какое там! Полжизни в экспедициях. Ни одной травмы за все пятнадцать лет «в поле». Да ты его знаешь… Кузьмин называет мне человека, которого я и правда знаю, конечно, не как неумеху. Ездил с археологами, ездил с геологами, действительно полжизни в экспедициях.

Этого раненого несли в лагерь и тут же повезли за шестьдесят километров в больницу – слишком жутко белела в ране раздробленная розово-белая кость. В экспедицию парень вернулся, но только через две недели.

Пока уезжала машина, еще виднелся вдали шлейф пыли, как застонал еще один от острой боли в животе. Да, пил стоячую воду… Но ее и другие пили. И он сам раньше ее пил не раз… Но скрутило его именно теперь, ни раньше ни позже, когда даже вывезти его в больницу было не на чем. Парня, как говорят грубые «экспедишники», «несло с обоих концов»; поднялась температура, начинался бред. Одна девица с дипломом медсестры взялась командовать; промыла желудок, накачала парня антибиотиками, завернула в теплое. Весь лагерь помогал умелой девушке.

Только после обеда вышли работать, оставили стучащего зубами парня под ворохом шуб и в окружении девиц. Кузьмин сам взялся за топор. После каждого удара он осматривал, как сидит лезвие на топорище, примерялся… А вокруг стоял, внимательно наблюдал круг парней.

Через полчаса береза рухнула. У-уфф… А еще через час новый истошный крик: парень всадил лопату себе в ногу, почти отрубил большой палец. Опять несли увечного в лагерь, перетягивали жгутом ногу. Едва вернулась машина, ей тут же нашлось новое дело. Этот в экспедицию не вернулся.

– Может, сегодня не пойдем работать? День какой-то несчастливый…

Николай решил и правда больше не ходить на курган. Утро вечера мудренее… Этой ночью двое заболели. Один – гриппом, который подцепил совершенно загадочным способом, ведь экспедиция ни с кем не имела дела почти месяц. Это был первый и последний случай гриппа в экспедиции Кузьмина, происшествие уникальное и совершенно необъяснимое. У другого начался приступ холецистита. Болезнь у него была хроническая, но ведь ни раньше, ни позже…

Сереньким утром следующего дня два человека могли выходить на раскоп: сам Кузьмин и фотограф, смурной мужик лет пятидесяти, с самым отвратительным характером. Ну и еще шофер. Работы на раскопе фактически остановились.

Второй курган копали не неделю, а все три. Люди простужались, срывались с крутизны, вывихивали ноги, обваривались кипятком, резались ножами и лопатами.

– Осторожно! Бога ради, осторожно! – выстанывал Кузьмин каждое утро. Словно какая-то неведомая сила воевала с бедной экспедицией. Все оставшиеся и вели себя, как на войне… Может быть, потому и избегали неприятностей посерьезнее мелких травм. Во всяком случае, когда оказалось, что машина вовсе не стоит на ручном тормозе и медленно сползает на полную людей палатку, это удалось заметить вовремя. Когда внезапный вихрь швырнул огонь в середину лагеря, занялась сухая трава, все были начеку, аврал получился мгновенный. Только потому большой беды и не случилось.

Начинался сентябрь, первые утренники – заморозки под самое утро. Ломкие сухие стебли травы, покрытые инеем, колыхались по утрам возле палаток. Почти полтора месяца провозились с двумя маленькими курганами, и все яснее становилось: никакой другой работы сделать уже не удастся.

В тихие прохладные дни сентября на глубине метра в погребальной яме пошла кость…

Николай внезапно замолкает, смотрит на зубчатую стену леса, на летучую мышь, чертящую по сиреневому закатному небу. В тишине становится очень заметен этот кочевой, лагерный, такой до боли любимый уют: острые тени палаток на лугу, отсветы костра пляшут на тенте, девушки поют что-то… кажется, что-то задорное и не очень пристойное: «Вот ударили по ж*пе, отлетели два яйца».

Ясно слышу конфузливый смех девушки, с которой приехал из Красноярска, и отношения с которой как раз собирался форсировать сегодня ночью. Маша очень хорошо смеется, смехом домашней девочки, которой и интересно, и неловко.

– Так что там было, Николай?

Николай очень длинно вздыхает, разливает остатки напитка.

– Понимаешь, одна кость и стоит как-то странно. Видно, что до дна камеры не дошли, а кость торчит под углом. Лучевая кость, от локтя до кисти… И со стороны кисти обрезана.

– Прижизненное повреждение?

– Нет, не заживало, резали как по покойнику.

В общем, инвентаря в этом погребении не было. Совсем. Сопроводительная пища стояла – два полных сосуда, почти ведерного объема. Кистей рук, ступней ног у него нет; головы тоже нет. Правую руку отрезали почти до плеча: тоже после смерти, рана никогда не зажила.