Виктор Хорунжий - Дженнифер. Обитель скорби

Именно в этот момент, в больничной одежде, свернувшись под казенным одеялом, Дженни почувствовала, что становится частью того места, в которое попала.

Время после сна, именуемое миссис Вуд «досугом» (она действительно присматривала за ними, вернее – за соблюдением правил), произвело на Дженнифер, пожалуй, самое тягостное впечатление, если сравнивать со всем остальным, что она увидела здесь. Пациентов попросту согнали в одну большую комнату, где на почетном месте – тумбочке – стоял старый телевизор. Вокруг него, на истрепанном временем коврике, в несколько рядов располагались стулья. Под стенами сиротливо горбилась пара маленьких столиков, больше напоминающих детские. На одном из них стояла шахматная доска, на другом были карандаши в стаканчике и листы бумаги. Правда, к столикам никто из больных не подходил. Весь «досуг» заключался в том, чтобы смотреть телевизор, что пациенты и делали.

Кто-то действительно смотрел (показывали какой-то комедийный сериал), остальные же просто сидели с отсутствующим видом – однако это, кажется, совсем не имело значения.

Взлохмаченный старичок в крайнем ряду начал было что-то выкрикивать, но к нему моментально подбежал хмурого вида санитар с большим отвисшим животом и не церемонясь залепил бедняге смачную оплеуху – голова старика дернулась, и он тут же умолк. Санитар с грозным видом постоял возле него еще немного, угрожающе обвел остальных взглядом и удалился в кресло у противоположной стены, откуда было удобно наблюдать за всеми. Рядом с ним расположился еще один тип в костюме охранника, который тоже, видимо, следил за порядком в «час досуга».

Этот час показался Дженнифер ужасно длинным и нудным – она не любила сериалы, особенно с плоскими шутками и смехом за кадром – словно режиссер «заботливо» указывал недогадливым зрителям, в какой момент следует смеяться… Но выбора у нее, как и у всех остальных, не было. Правда, сосредоточиться на деталях фильма тоже не получалось – двое или трое пациентов, сидящих рядом, что-то постоянно бормотали себе под нос, отчего разобрать слова с экрана было невозможно. Однако делали они это все же не настолько громко, чтобы получить оплеуху от толстяка санитара.

Когда пытка сериалом закончилась, тем больным, кого не забрали на вечерние процедуры, разрешили погулять: это означало, что можно послоняться по коридорам, еще посидеть перед тем же телевизором или идти в свою палату.

После ужина, состоящего из молочной каши, половинки булочки и компота, пришел час «гигиенических процедур» и подготовки ко сну. Очередным неприятным открытием для Дженни стала душевая – ржавые скрипучие краны, разбитая плитка на полу и дверь, которая не закрывалась изнутри.

И хотя за все это время Дженнифер не делала абсолютно ничего, что могло бы ее утомить, под конец растянутого, будто старый бесформенный свитер, дня, она чувствовала себя совершенно измотанной. Поэтому, когда появилась Игла с подносом лекарств и протянула ей какие-то две таблетки, девушка покорно их выпила, даже не поинтересовавшись, для чего они и как называются.

– Лучше бы доктор прописал тебе уколы, но пока начнем с таблеток, – с ехидной улыбочкой негромко произнесла Игла над самым ухом Дженни – так, словно разговоры об уколах и таблетках доставляли ей настоящее удовольствие.

Остальные обитатели восемнадцатой тоже покорно приняли свою долю лекарств и, не дожидаясь лишней ругани, разместились на кроватях.

Когда погасло электричество, единственным светлым пятном в темной палате осталось окно, через которое с улицы пробивался мутный свет желтого фонаря. Свернувшись калачиком, Дженни долго смотрела на этот фонарь. Сон никак не шел к ней, и невеселые мысли затеяли свой обычный хоровод. Что ждет ее дальше? Действительно ли она сошла с ума, или то, что видела, было на самом деле? А если так, то что из этого лучше?

На новом месте засыпалось плохо: незнакомые звуки, больничные запахи, сама обстановка, словно наэлектризованная нездоровыми эмоциями, томящимися, не находящими себе выхода в этих стенах. Дженнифер то плотно смыкала веки, пытаясь погрузиться в спасительный сон, убежать в его теплые аморфные глубины, то опять приоткрывала глаза, прислушиваясь к каждому новому шороху, будто напуганный маленький зверек. И как она не убеждала себя, что опасаться нечего, что здесь ей окажут квалифицированную помощь и помогут забыть пережитые кошмары, – голос разума звучал не очень убедительно. А фантазия, не жалея мрачных красок, рисовала весь ужас ее теперешнего положения – пациентки психлечебницы. И в тяжелом, подчас словно напряженном дыхании других больных в палате, и в малейшем шорохе за дверью ей виделись настороженные глаза – по ту и по эту сторону двери. Как будто вся эта больница, даже своими стенами, смотрела на Дженни отовсюду, пытаясь проникнуть в ее мысли. Словно вновь и вновь задавала один и тот же вопрос: «Кто же ты, Дженнифер Паркер?»