Борис Лего - Сумеречные рассказы

– А вы не ответили на вопрос! – перебил его Ленин. – Дело в том, что Маркс как настоящий стратег обсуждал именно технические вопросы восстания, не позволяя себе увязнуть в революционной романтике!

Товарищи зашумели. Ленин победно смотрел, как Троцкий побледнел и вышел из комнаты.

После этого заседания Троцкий уехал в Женеву по каким-то мелким делам и, всё ещё переживая обиду, сообщил Ленину, что решил там обосноваться, и надолго.

Ленин отвечал в письме: «Ваше излишне долгое пребывание за рубежом, Лев, принудит думать, что вы отказываетесь от сопротивления! Сейчас проходят выборы в Думу. Оппортунизм восстаёт из пепла, меньшевики заключили блок со всеми мелкобуржуазными партиями, хотя недавно кричали на весь мир, что хранят классовую чистоту социал-демократии! Звереют кадеты, эти либеральные буржуа. Возможно, кадетские голоса разобьются на два или три списка. Народ стал сознательнее, октябристы проваливаются на каждом заседании! Этакая абракадабра, весь мир следит за ходом борьбы, а вы скрылись. Скверно. Мы должны вместе использовать избирательную кампанию для организации революции, а вы малодушничаете. Прошу срочно прибыть в Петербург!»

Но до сего дня Троцкий даже не думал возвращаться.

Керосинка в палатке погасла. Ленина терзал кошмар: снилось, что кризис оппортунизма приснился и нет никакого кризиса, а Думу наводняют черносотенные мужики в косоворотках и с топорами. Большевики бегут. Ленин всходит на трибуну, начинает говорить, а мужики бросаются к нему. Ленин просит внимания.

Мужики останавливаются.

«Товарищи!» – взывает Ленин. «Тамбовский волк тебе товарищ», – ревут мужики. Ленин продолжает: «С пролетариатом за революцию или с либералами за переговоры со Столыпиным – выбирайте!» – «Нам выбирать нечево, – отвечают мужики. – Ты своими гегелями мозги не засирай, всех их в одно поселение надо, в Сибирь. А Столыпина не тронь».

Ленина стащили с трибуны, связали. Вытолкали из Думы и куда-то повели. Граждане останавливались, смотрели на процессию. «Гегемония революционного пролетариата стала фактом!» – кричал он.

Когда подошли к Обводному каналу, Ленина раскачали и бросили в канал. За мгновение до пробуждения он успел заметить, что по набережной в клубах голубого дыма едет броневичок, на котором стоит Троцкий в золотых очках и на ходу даёт речь.

Проснулся. В палатке холодно. Светает.

«Непорядок, плутаю вторые сутки… Заспался тут…» – подумал Ленин и вздрогнул. Снаружи слышалась возня. Ленин достал кольт, взвёл курок и выглянул из палатки. Гроб перевернут и открыт. В рассыпанных по снегу вещах роется лось. Ленин заорал и бросился на него, хотел попасть рукоятью револьвера по волосатой морде, но споткнулся и упал. Лось побежал. Ленин, лёжа, выстрелил, но снова мимо.

Ленин поставил гроб на санки, собрал разбросанные вещи.

Книги и документы лось не тронул, но изжевал несколько буханок хлеба, завёрнутых в мешковину, и разбил копытом бутылку спирта на клюкве, что дала с собой жена.

Ленин успокоился, совладав с собой. Сварил на горелке кофе, подогрел шницель. Солнечное утро не радовало. «Вдруг я в открытое море вышел через пролив? Это что же такое… – думал он, глядя из-под полога палатки в морозную даль. – Что лося за мной влечёт?.. Видать, дурной. Болен, наверно. Вот ведь как. Со зверем вместе… Один патрон остался… Надо другим путём идти. Строго на запад. Куда-нибудь да выберусь…»

Он разобрал палатку, уложил в гроб. Достал компас. Стрелка на этот раз не дрожала – синий и красный концы уверенно уперлись в полюса.

Пошёл на запад.

Быстро замёрз, но привал делать было рано – вдруг до Финляндии рукой подать? Час-другой шёл вдохновенно, даже насвистывал немецкий марш, а берега не было. Стало казаться, что его вообще нет, как и кризиса оппортунизма, что идти вот так придётся вечно, как в чистилище, – тащить гроб, вязнуть в снегу.

От сверкания снега слезились, болели глаза.

Ещё двое суток шёл на запад. Спать старался меньше.

Кончился керосин, кончилась еда.

Забыл завести часы и потерял счёт времени.

Голод усиливался. Когда хотел пить, жевал снег.

Отморозил пальцы на ногах. Сперва, как только начинали болеть, садился, стягивал валенки и растирал конечности, потом перестал, решил не тратить сил.

Немного согревался, когда спал, а через полчаса ходьбы мёрз вновь.

Монотонно грезилась еда: салаты, окорока, соленья, колбасы, хлеб на блюде – и почему-то Троцкий с рюмкой в руке – улыбается, говорит, говорит…