Вторая половина дня пролетела в молчании.
Спидометр накручивал километры, солнце склонялось к закату, мы лихорадочно наверстывали рабочий график. Роднин сидел за рулем, Шурик держал камеру, а сытый и притихший Сорин смотрел в боковое окно, указывая Русецкому, какой запечатлеть кадр. Ушибленная нога у него все еще болела, поэтому утренняя работа на пользу ей не пошла.
Иногда Шурик сам просил Олега остановиться и снимал поросшие седым мхом валуны, похожие на сгорбленных стариков, тонкую иву над узкой речкой, голенастого аиста, с любопытством взиравшего на нас, и веселого зайца, выскочившего из чащи. Из—за этого полоумного зайца Русецкий едва не разбил камеру, и потом долго чертыхался вслед ускакавшему косому.
– Перекур, – объявил Роднин, понимая, что ребята устали.
Мужчины облокотились о капот тойоты и закурили, лениво перебрасываясь словами. А я отошла к речушке и стала бросать в нее камешки, разбивая блестящую, как зеркало, гладь.
Нам здорово повезло, что Шурик приехал отдохнуть на несколько дней, иначе Сорину пришлось бы туго. И я чувствовала себя очень уютно в их компании, потому что Русецкий и Димка были моими старыми друзьями, а Роднина я любила так, как любить, наверное, невозможно. Все трое были сильными и надежными, не случайно же у них за спиной была Чечня: пусть даже Сорин с Шуриком прикоснулись к ней, как документалисты-киношники, а Роднин служил военным врачом.
«А война – это очень серьезно, намного серьезнее, чем придурки – автоматчики на внедорожнике», – почему—то мелькнула у меня мысль. Наверное, ужас, которого я не ощутила при встрече с убийцами, засел глубоко в моем подсознании.
– Лизавета, – окликнул Димка, – Петр звонит, в гости зовет. Поедем?
Я подошла, он включил громкость.
– Мы же снимаем! Какие гости? – удивилась я.
– Так дождь будет, – рассудительно сказал Петр. – И солнце садится. А если в кафе все время питаться, можно и язву нажить!
Я рассмеялась, посмотрела на небо: и точно, на горизонте колыхалась тяжелая брюхастая туча, очертаниями похожая на корову.
– А я картошки наварил, рыбу запек, – утром наловил, – соловьем заливался Петр. – Мед есть, соседка молока принесла. Приезжайте!
У Димки при слове мед, уши стали торчком, как у гончей. Петр нередко приглашал нас на ужин просто так, чтобы мы полакомились «свеженьким», но на сей раз повод был, похоже, серьезный, – это чувствовалось по тону.
«Что же у него там стряслось?» – подумала я.
– Да нормально все, – успокоил Олег, уловив мою тревогу. – Просто наловил много рыбы, а душа у парня широкая, вот и решил угостить друзей.
– Поехали, – Шурик затоптал окурок и запрыгнул в машину.
Мы с Димкой пару минут препирались, кому ехать впереди, но Олег не дал разгореться спору: влез на заднее сиденье и молча втащил меня туда. Торжествующий Димка уселся рядом с Шуриком, и спустя полчаса мы вырулили на сельскую улицу, где жил Петр.
Проехав немного, тойота вдруг вильнула и носом уперлась в стог свежескошенного сена.
– Ни фига себе! – изумился Сорин.
Олег выглянул из-за его плеча и присвистнул: изящную плетеную изгородь вокруг Петькиного родового гнезда сменил глухой двухметровый, на совесть сколоченный забор.
– Великая китайская стена, – пробормотал Шурик, с почтением взирая на могучее сооружение.
– Это не китайская, – отверг Сорин, – это, скорее, образец плотничьего искусства развеселого племени черноногих пигмеев из бассейна загадочной Амазонки, если они там водятся. Плацдарм на века, неприступный для каннибалов и крокодилов. И, главное, глаз радует, маскируясь под цветущие джунгли.
За стеной нервно кукарекнул петух.
– Пернатые не выдерживают эстетической нагрузки, – сочувственно покачал головой Димка.
Мы с Родниным хохотали.
Следом за петушиным стоном раздались звон, гром, бряканье, звяканье и калитка, похожая на ворота, с угрожающим скрипом отворилась. В проеме возник длинный силуэт Петра.
– Чего не заходите? – удивился парень. – Остынет же все!
Олег, задыхаясь от смеха, ткнул пальцем в сторону стены.
– А, – сообразил Петр, – это знакомый маляр постарался. Забор – высокий, глухой, и от него безнадежностью веет. А так, вроде, веселее. Мрачность скрадывается.
– Это точно, – согласился Димка. – Ты мне телефончик своего Пикассо оставь, хочу соседу по даче сюрприз устроить. Он меня, гад, достал: все его раздражает, – и музыка, и мангал, и друзья мои… А так, – проснется, увидит забор, и обрадуется! Глядишь, и на мир по-другому смотреть станет.
Читать дальше