Анатолий Агарков - Ночь, кладбище, кошмары

– Значит, я тебе нравлюсь?

– Я терпеть тебя ненавижу, – сказал и поцеловал её.

– Я так и думала, – Люся обняла меня за шею, и поцелуи стали взаимными, нежными, долгими….

– Теперь пошли.

– Куда?

– Брать магазин – ты же обещал.

В центре посёлка фонарей было больше. Единственный светофор конвульсивно отбивался жёлтым светом от роя комаров и мошек. Ветер шелестел верхушками огромных тополей. Мы остановились возле освещённой витрины.

– Хорошо знать, что такое есть, – Люся кивнула на наряды за стеклом. – Когда-нибудь их можно будет купить.

– Когда?

– Вот институт закончу, начну работать, и….

– Можно замуж выйти, и….

– За студента с повышенной стипендией? – Люська поднялась на цыпочки и чмокнула меня в щёку возле уха.

– Я в стройотряд поеду – знаешь, сколько деньжищ привезу?

– Когда привезёшь – тогда и посчитаем.

Мы шли обратною дорогой. Луна за спиной обозначила наши тени на асфальте. Улица была пуста.

Люся вдруг спросила:

– Как думаешь, покойники с кладбища гуляют по ночам?

– Конечно. А почему бы и нет.

Словно в ответ на мои слова, из двора двухэтажки вышел мужчина, увидев нас, остановился и начал наблюдать.

– Ой! – Люся прильнула ко мне всем телом.

Мы ушли уже достаточно далеко, а моя спутница всё оглядывалась на злополучную фигуру.

Чтобы отвлечь её, спросил:

– О чём ты подумала, когда первый раз увидела меня?

– А ты?

– Я подумал, эта девушка создана для меня.

– А я – вот припёрся откуда-то городской воображала.

Целый квартал мы прошли молча, целуясь на ходу.

– Ой, Людка идёт! Пойдем, спросим, где они были.

Я поймал её и держал возле себя в объятиях, покуда не подошли Гордеев с подружкой. В руках у Виктора побулькивала почти пустая бутылка. Он протянул её мне:

– Выпей, старик, за день рождения самой прекрасной на свете именинницы.

Игнорируя угощение, я взял Людкину руку и поцеловал её, склонившись:

– Поздравляю.

Именинница заметно смутилась.

Люся щебетала:

– Антон говорит, покойники ночами с кладбища удирают, по улицам гуляют. Одного мы сейчас видели.

– Это надо проверить, – заявил Виктор. Он опрокинул остатки из бутылки в рот и, размахнувшись, далеко забросил пустую тару. – Топаем на кладбище.

Ночью на кладбище преобладает один цвет – белый. Может быть потому, что он больше пугает, бросается в глаза. Белый – цвет савана. В каждом венке, в мраморном надгробье чудятся вставшие мертвецы.

– Шикарно! – Людка примерила на шею шелестящий бумажными цветами венок.

– Подъём, жмурики! – гулко стучит кулаком по пирамидке Гордеев.

Кресты, холмики, надгробья, оградки, оградки, оградки….

Плиткою вымощена площадка, столик, скамейка, мраморный обелиск, по углам ограды чугунные столбики, провисли массивные цепи. Красиво, со вкусом, даже величественно.

Люся меня за руку и туда:

– Это наш дом, приходите в гости.

Через завалы венков Людка пробралась к кресту, обвила руками перекладину, склонила на бок голову:

– Я – великомученица. Молитесь на меня.

Виктор, чиркнув спичкой, прочитал под «Здесь покоится…» и запел, кривляясь и отплясывая на скорбном холмике:

– Софья, я не стану врать

Готов полбанки я отдать

Чтобы тобою обладать….

Признаться, в первые минуты я остолбенел: святые места – музеи, церкви, кладбища – всегда закрепощают меня, настраивают на благодарно-покаянный мотив, а тут такое кощунство! И всё это из-за Люси. Не ожидал.

Но она быстро поняла моё состояние и вот уже сидит на скамеечке тихая, повинившаяся – ждёт. И ко мне вернулось чувство реальности. И обида, и злость на этих хулиганов.

Я мог бы надавать Витьке тумаков и гнать его пинками от этого святого места, но не рискнул наделать ещё большего шума. Вместо этого подошёл к Людке и траурными лентами с венков прихватил её кисти к перекладине. Витькина подружка лишь постанывала сладострастно.

Я вышел на дорожку:

– Пойдём отсюда, молиться утром вернёмся.

Люся шмыгнула мне под руку.

– А как же я? – первый проблеск страха достиг Людкиного сознания.

Моя затея понравилась Гордееву, он даже перестал петь и плясать.

– Не бойся, старуха! Ни черта не бойся – мы придём за тобой обязательно.

– Вы, идиоты! Что удумали? – Люда кричит, она почти в истерике. – Студент, я задушу тебя! Витька, дурак, отвяжи руки!

Гордееву нравятся забавы сильного над беззащитным, но то ли ему жалко стало подругу, то ли какая другая мысль пришла в его кудрявую голову. Он возвращается, но развязывать не спешит, целует Люду, шарит руками по её телу.