Глеб Карпинский - Иди как можно дальше. Роман

– Ты?! – прошептал он, пытаясь подняться. – Но голос, грудь, черты лица? Это какой-то сон…

Шелковая лента прочно держала его. Он увидел, как блеснули слезы в ее безумных глазах, но это были слезы не радости и даже не боли, это были слезы актрисы.

– Ты сейчас убьешь меня, – догадался он.

Несколько лет назад….

Я вскормлен верою в любовь

Перстом Отца отмечен свыше.

Стучит, бурлит святая кровь,

Как барабанит дождь по крыше.

Покорны мне моря, леса

И взоры девств енниц печальных,

И звон колоколов пасхальны,

И ветер буйный в небесах.

Я верой-правдою служу

Всем изгнанным и утомленным.

Поверженным и оскорбленным,

Униженным я свет несу.

Меня распяли на горе.

И муки страшные я прИнял.

Отец меня родной покинул,

Когда молил я о себе.

Но я воскрес, разверзлись очи.

И в каждом сердце мой очаг.

И каждый час, и дни, и ночи

Я среди вас. Пусть знает враг!

По деревянным перекрытиям ходили блики яркого света. Запоздалые посетители, жмурясь от них, вели пустые разговоры. Скучающий бармен натирал бокалы, а две проститутки за стойкой смахивали пепел в одну пепельницу. Одна из девушек была чернокожая, с заплетенными разноцветными косичками и серьгой в носу. Спокойная музыка «Je t’aime» в исполнении Лары Фабиан навевала грусть. На столике у окна стояла кружка пива. Над ней сонно кружилась муха, но обладателю этой кружки было все равно. Поникшая голова его была накрыта руками. Ощущение ужасной несправедливости не отпускала Адама и, чтобы заглушить боль, он решил напиться. За соседним столиком двое поддатых мужчин спорили друг с другом, что первично: яйцо или курица.

– Одно из двух! – говорил один заплетающимся языком.

– А я говорю яйцо, – настаивал другой, роняя тяжелую голову на стол.

– Two balls.… – хихикнула чернокожая проститутка, невольно слушая их глупые речи.

– Уважаемые! – посмотрел на настенные часы бармен. – Бар закрывается.

Адам, пошатываясь, вышел на улицу в обнимку с проституткой. Час назад она, скучающая в гордом одиночестве, попросила угостить ее водкой и накормить, и они здорово набрались. Сейчас она пьяная, в липком платье и рваных в нескольких местах чулках, готова была отблагодарить его и все время хихикала, когда он пытался объяснить ей, что ему ничего не надо и предлагал проводить до дома.

За удаляющейся парочкой выбежал бармен.

– Это кажется Ваше… – окликнул он и вернул ему шляпу.

Проститутка начала смеяться таким глупым смехом, что Адаму было неудобно. Он боялся привлечь внимания посторонних, злился уже, что связался с ней, и, наконец, обхватив ее грубо за талию, увел в закоулок.

– Куда ты меня тащишь, ковбой? – спотыкалась о брусчатку проститутка, все еще продолжая смеяться на всю улицу. – Каблуки сломать можно.

Она вдруг сорвала с головы революционера шляпу и примерила на себя. Ей хотелось посмотреться в зеркальце, но оно выскользнуло из рук и разбилось. И тогда она присела у лужи и посмотрела на свое отражение.

– Тебе идет, Наджи. Ты красивая и настоящая, – вдруг заметил революционер.

Она начинала нравиться ему. Такая необычная, с черной кожей пантеры. У него никогда прежде не было чернокожих женщин. Она посмотрела на него, прочитав в его взгляде знакомое ей желание и снова захихикала.

В проеме между домами они уединились, но он все еще не решался пристать к ней. Он не хотел пользоваться ее положением, ее доступностью. С другой стороны желание близости с ней было так велико, что он злился на себя, что преступает через свои принципы порядочности. По проезжей части вдруг пронесся грузовик, в кузове которого сидели солдаты в масках и с автоматами. Брызги от луж разлетелись в разные стороны вместе с окурками и дорожным мусором. От неожиданности Наджи невольно прижалась к нему.

– Ты точно необычный, ковбой, – вздохнула она.

Ей было хорошо с ним. Она закрыла глаза, и страх и другие тревоги, словно по волшебству, куда-то рассеялись. Он вдруг поцеловал ее губы, и она, прежде никогда не допускавшая ни одного мужчины до своего рта, внезапно почувствовала порыв нежности к этому белому незнакомцу. Слеза скатилась по ее щеке и размыла тушь, а он прижал ее к кирпичной стене, подхватив под бедра. Наджи извивалась в его сильных объятиях, отдаваясь ему, словно влюбленная женщина, искренно, полностью, без остатка. Затем, почувствовав его горячее семя в себе, проститутка вздрогнула, оттолкнула мужчину в сторону, поправила юбку и растрепанные волосы на голове, и снова сверкнула улыбкой. В это мгновение лицо девушки показалось Адаму удивительно красивым.