Денис Грачёв - Человек-Всё

Не всему на свете есть объяснение (и это, увы, не вызывает у нас радостный щелчок нервов, вследствие того что пошляки, к коим легко могу быть причислен и я, ненавидят банальности), однако объяснение моей походке, не только тяжёлой, но и лёгкой, несомненно было. Это объяснение, будучи запечатлённым на белом листе аккуратным типографским шрифтом, прозвучало бы так просто, что у человека неискушённого, ищущего либо удручённого литературой могло вызвать негодование, по форме напоминающее зевоту, а потому я напишу искомое слово с надлежащими прикрасами, так, чтобы ни у кого не осталось ни полсомнения в серьёзности моих тогдашних намерений; итак, походка моя объяснялась тем, что за пазухой у меня, на специальной петельке, пришивая которую я исколол все пальцы (вру, вру, не все, а несколько, но это неважно, важно, что они саднят, как надкушенные), висел

Вот такой топор и висел, то ли на специальной петельке, то ли на листе бумаги – не простой, а с красочной точкой после себя, не оставляющей сомнений в его, топора, намерениях. Да и правду сказать, что бы это был за топор, если бы он требовал после себя запятую? Как вообще можно называться топором, если после твоего имени не стоит точка? Резоннее тогда зваться плёткой, батогами или, на худой конец, шпицрутенами. По чести говоря, и здесь меня подводит стеснительность вкупе с врождённым чувством гармонии, которые, собственно, понудили привесить к моей запазухе сие смертоносное орудие, и здесь я опасаюсь правды, выглядящей слишком негармонично, ибо правда заключалась бы в том, что точка после топора по всем законам онтической 2 2 Онтический – в философии М. Хайдеггера: относящийся к порядку сущего в отличие от «онтологического» как относящегося к порядку бытия. иерархии должна быть несравненно крупнее, размером если не с надвигающуюся на этот мир суровую галактику, всю в небесно-фиалковых молниях, как бы в электрическом костюме пантократора, то, по крайней мере, с недреманное око инквизитора, зорко выглядывающего грех и зорко этот грех карающего. Словом, я снова смалодушничал, не поставив после топора вот такую

честную точку.

Вновь выиграл топор, а точка почти проиграла. Топор вообще довольно часто выигрывает.

Итак, шёл я ровно, гладко, не выкидывая коленцев, не взбрыкивая и не оставляя внутри своей походки ни малейшего шанса артистизму, который, право, смотрелся бы неуместно на фоне однояйцевых новостроек, чьи размеры никак не могли ввести в заблуждение насчет их родословной, ведущейся от казармы и конструктора «Лего». Только войдя в крупную, всю какую-то пухлую и ворсистую тень от новостроек, будто умножавшую ночь на два и тем делающую её в два раза более похожей на могилу, я сразу почувствовал мелкий и дрожащий холодок в голове, который образовался оттого, что сверху из головы была вынута чрезвычайно полезная для личной безопасности заглушка. Кем же она была вынута, возможно, спросили бы вы, если бы вас хоть кто-нибудь спрашивал? Не кем, а чем, поправил бы я вас, если бы счёл нужным ответить. Пустырями, которые ой какие большие специалисты по изъятию всех и всяческих заглушек безопасности. Откель пустыри-то? С каких таких безблагодатных небес вдруг свалились они на мою голову, если вот только что вокруг да около возвышали свои могильные громады новостройки, которые ведь не могли же за столь краткое, я бы сказал – анекдотически краткое, время стать Einstürzende? Не тем смотрите, уважаемые, не тем и не там, поскольку новостройки – они лишь с одной стороны новостройки, а с другой – те же пустыри, поставленные, не при дамах будь сказано, раком. Те же босяцкие ухватки. Те же продувные, сквознячные привычки. То же подслеповатое приглядывание к чужакам, которое вдруг да обернётся стойким ощущением того, что всё вокруг, включая сам воздух, аплодирующий себе развешанными на балконах простынями, смотрит на тебя искоса, то есть приглядывается к тебе по-пустыриному.

И всё бы ладно – приглядывайся как угодно, ветром и сквозняком ощупывай лицо (я же понимаю, ты слеп, пустырь) – только зачем выпускать навстречу странникам, бредущим через тебя, этих самых? Це ж просто нэвозможно, говорю я пустырю, притворяясь иностранцем, думая, что с иностранца меньше здесь спроса, что иностранца пощадят скорее, чем соплеменника, но, конечно, шиш с маслом, или, если угодно, дуля з олiей, этим прозрачным маскхалатом никого не обманешь, потому как если уж пустырь зачем-то отрыгнул этих самых из недр своих, то они дойдут до логического предела, верные пустырному слову и делу. Но пока что эти самые идут ко мне одинаковыми вихляющими походками хищников, у которых немного ослаблены шурупы в суставах, а в полых костях – повышенная турбулентность, идут тревожными опасными походками, словно бы готовые в любой момент перейти на бег или танец, гордые своими походками, как будто модными ремнями.