Олег Деев - Время Фейхоа

В шкафу Кирилла Сергеевича стояли три бутылки виски времен короля Якова, невнятные альбомы Ватто, Буше и Фрагонара. Вообще всякий хлам по восемнадцатому веку. «Вот бюст известного Марата, работы, ежели припомню, Мирабо…» Фотография маленького Блюма в Кёльне. Beatles SongBook, Manet. Мане – это понятно, Мертвый матадор. Сароян, Бабель, Довлатов. Азбуки-классики. Оден, Бродский, Лосев. «Три поросенка». Ротов, Мигунов, Семенов, Карлов. «В долинах Рингваака». Неожиданный Бахтин «Проблемы поэтики Достоевского». «Что, у Достоевского были проблемы с поэтикой?» – подумал Митя, доставая папки с листами рисунков и гравюр. «Ага, вот. Последняя дядькина торговая тема: художники-любители восемнадцатого века. Разительная непосредственность и смелость замысла. Относительная дешевизна и экстравагантность».

Зная, что ему надо потратить как можно больше времени, и с четырехлетнего возраста, когда его забрали из детского дома, приученный к правильному обращению со старыми вещами, Блюм пошел убирать винтовку и помыл руки. Положил папку с рисунками на стол, зажег лампу. Развязал тесемочки. Вдохнул запах старой бумаги. Вот они. Не слишком-то бережно их Кирилл Сергеевич и хранил. Отломанный уголок от какого-то листа. Вот они, неведомые шедевры неведомых служителей Феба.

Крестьянские дети, играющие с петухом. Гравюра. Честно сделано. Видно, что петух, петушиный хвост и лапы со шпорами интересовали гравера несравненно более, чем дети.

Рисунок тушью: дворянская усадьба. Безвкусное рококо эпохи регентства. Добросовестные завитушки. Раздавленный комар почти в центре. Пятна плесени. Ба! Женский силуэт в окне? Кто она? Не видно. Тайная любовь? Роковая страсть артистической натуры? Загадка. А вот разгадка: еле видно, на заднем плане кот идет по забору, думая, куда поставить лапу. Гнездо ласточек под крышей и сами ласточки. Женский силуэт – подробность и деталь, как завитушки рококо. Не более. Хотя, и не менее.

Неожиданная акварель. Крестьянки в платьях и шапках, слушают бородатого мужика в штанах, играющего на дудке. Называется: «Marsyas und nimphen». А может nimchen?

Вот оттиск с недоделанной доски. Но видно, что руку приложил человек знающий. Батальная сцена. Генерал на коне. Голова у генерала большая – умный человек. В сущности, можно узнать кто, генералов было не много. Артиллерия изготавливается к бою. Орудийныя лафеты в подробностях. Щетина штыков. Кто ж такие? Панин в Кишиневе бьет турка? Непонятно. С изнанки? Какая неприятность: штамп румянцевского музея. Краденый лист. Нехорошо.

Сатирическое изображение Павла Петровича. Хамство девятнадцатого века. Попробовали бы при жизни императора.

Вот явная коммерческая удача Кириллы Сергеича: матушка Екатерина въезжает в имение Чернышова-Безобразова. Кудрявые дерева, лошади цугом, свита, арапчата. Граф Чернышов едва ли не в домашнем платье. Ах, не ждали. Милая непосредственность. Красивая сетка линий, глубина, свет.

Вот еще. Того же мастера. Рисунок пером. Женщина ловит корзинкой речных амуров. Они с рыбьими хвостами, крылышками и с кривыми татарскими луками. Речная замысловатая флора. Один наиболее зловредный амур с торчащим кверху хоботком, похожим на бобовый стручок, целится стрелой в женщину. У нее ямочка на плече. И ремешок сандалии развязался. И, как полагается, туманная римская даль: храмы на Овощном рынке, Форум, храм Венеры и Ромы и даже Колизей – верхушка стены. Облака. И все это тростниковым пером. Ах-ах.

Да, в Ганю бы такой стрелой. Он снова начал думать о ней. Вспоминал ее слова. Искал подтекст. Скрытый смысл. Обижался. Радовался. Чувствовал, как его руки обнимают шею Мухтара. Пугался, что забыл ее лицо. Пугался, что она его обманет и не придет послезавтра к трансформаторной будке. «А зачем тогда она сама назначала мне встречу?» – думал измученный Блюм, перекладывая гравюры, уже не глядя.

Прошел еще один пустой день.

Вечером вернулись Кирилл Сергеевич и тетка, для которой у Мити не было имени, и он всегда звал ее Madame. Привезли с собой запах старого дома и ненужные кабачки, подаренные соседями. Говорили об эстетике кабачка и тыквы. Отвергали цукини за брутальную зелень и компромисс с огурцом. Рассказывали про дачу, пустые поля и калину под снегом. В сущности, хорошо рассказывали. Дядька показывал в лицах, как ранний дачный снегирь поет нестройной военной флейтой и какает одновременно.

Я царь познанья, царь свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь, – я у ног твоих!

Тебе принес я в умиленье