Джеймс Герберт - Возвращение призраков

Шепот-бормотание продолжался, и доктор постоял у кресла, прислушиваясь и ожидая, когда голоса затихнут. Но они не затихали. Послышался тихий смех — нет, скорее подавленный смешок, подлое гнусавое хихиканье. И это звучало… как-то… таинственно.

Чепуха! Эти голоса звучат у него в голове или доносятся из телевизора или радио в доме по соседству. Причуды атмосферы — и кажется, что звуки исходят из комнаты внизу. О, он слышал, о чем шепчутся в деревне. Говорят, в Слите происходит что-то странное. Да, в самом деле, происходит что-то странное — вчера молодого Дэнни Марша так избили и изуродовали, что его жалкая жизнь оказалась в дюйме от своего конца, а ночью был убит Джек Баклер, — но это не имеет никакого отношения it призракам. Всякие мошенники вроде этого типа — как бишь его? Эш, да, вроде бы Эш — тут как тут, готовы воспользоваться страхами и доверчивостью глупых людей. Вот уж исследователь! Какая чепуха! Как глупо со стороны Грейс Локвуд обратиться к такому типу. Конечно же, ее отец не принимал в этом участия! Он еще не совсем спятил. Можно пригласить Эдмунда завтра и тихо побеседовать с ним кое о чем. Видит Бог, его обязанность как врача и давнего друга викария выразить озабоченность ухудшением его здоровья. По сути дела, Локвуду давно пора обратиться к врачу. (Но есть причина, не правда ли, очень веская причина не желать посмотреть друг другу в глаза? Как не испытать глубокого стыда, если встретишь его взгляд, а? А?) Он потряс головой, словно прогоняя этот коварный внутренний голос. Завтра он скажет Эдмунду Локвуду, что он, он сам, засвидетельствовал, как этот Эш вел свои расспросы в «Черном кабане», и ему не понравился этот человек. Его неопрятность соответствует его дрянной профессии, и — если мнение врача что-нибудь значит — этот человек, похоже, чересчур привержен к спиртному. Следовало бы немедленно прогнать этого так называемого исследователя.

Бормотание внизу стало громче и прервало его размышления. Но потом снова затихло и доносилось еле-еле.

Доктор Степли посмотрел на пол, словно мог проникнуть взглядом в комнату внизу. Неужели в самом деле слышны голоса? Он приложил дрожащие пальцы к вискам. Или эти голоса звучат в его голове? Неужели чувство вины и тревога в конце концов сказались на его психике? Или наконец его одолели постоянные недосыпания и тайное употребление некоторых составов?

Он вдруг улыбнулся, потом засмеялся визгливым смехом, в котором не было ничего веселого, но который зазвенел в комнате как притворное одобрение собственной логики. Конечно, старый ты дурак! Это радио, радио внизу! Кто-то из молодых пациентов оставил там днем приемник — сегодня приходили по крайней мере двое подростков, а всем известно, как ведут себя нетерпеливые юнцы, когда приходится ждать больше двух минут. Один из них принес с собой транзистор, плеер или что они там теперь носят, и забыл. Логично. Раньше он ничего не слышал, потому что звук был прикручен, а он слишком поглощен своими мыслями, и только поздно вечером и ранним утром звуки как будто усиливаются; или вдруг повысилось напряжение, и радио заговорило громче. Приемник был включен весь день и вечер, но только теперь звук проник через пол под ногами! Ох, ну и идиот же он!

Доктор поднял рюмку с остатками виски, словно собирался выпить за свое здравомыслие, потом сделал большой глоток; на этот раз вкус виски показался прогорклым и его тепло не согревало. Бормотание по-прежнему не покидало мыслей доктора.

— О дьявол! — пробормотал он. Придется спуститься и выключить эту штуку. Или пусть бурчит всю ночь, пока не сядут батарейки? Доктор поставил рюмку, подошел к буфету и достал из ящика связку ключей. Он ненавидел заходить в кабинет в неприемные часы даже больше, чем с некоторых пор стал ненавидеть бывать там, когда в приемной толпились пациенты, — да, он не любил больных, галдящих и распространяющих в воздухе микробы, но ночью (когда ему приходилось проходить через приемную с драгоценной коллекцией опиатов и анодинов — иногда простого вдоха кислорода хватало, чтобы удовлетворить его нужды) отсутствие пациентов подчеркивало не только пустоту самих комнат, но и пустоту его собственного существования; присутствие же больных свидетельствовало об их нужде в его искусстве и знаниях, поддерживало его престиж. Их болезни придавали его жизни смысл.

Однако нужно спуститься; это стоит сделать хотя бы для того, чтобы поискать в «сокровищнице» кое-что посильнее простого снотворного — что, быть может, и не позволит уснуть, но, по крайней мере, сделает бессонницу приятнее. Он неуверенно двинулся к двери своей жилой комнаты, чуть более ободренный, чем минуту назад.