Михаил Небрицкий - Город без солнца - Кара. Нежелание

Шатаясь и крепко держась за поручень, я шаг за шагом поднимался на второй этаж. Перед глазами всё плыло, и я не различал деталей. Но всё же, сенсорная память позволяла мне без препятствий добраться до двери. Оперев ладонью левой руки об стену, правой рукой я всё-таки доставал ключ и тщетно водил вокруг замочной скважины. Пальцы отказывались слушаться. Провернув ключ, я всё-таки попадал в квартиру. Свет я, как правило, не включал. Закрыв за собой дверь, я облокачивался на неё спиной, чтоб удержать равновесие. Затем я сгибался, и двери касались только ягодицы. Шатаясь, как флюгер, из стороны в сторону, я развязывал шнурки и снимал обувь. Весь этот процесс происходил достаточно шумно, но мне до этого не было дела, хотя я и старался, как можно меньше шуметь. После, я снимал верхнюю одежду, и часто случалось так, что из-за того, что вешалка была переполнена, моя куртка или пиджак падал, шелестя и ударяясь пуговицами о линолеум. Это, как правило, вызывало у меня нецензурную речь с упоминанием полового акта с чьей-либо матерью, подразумевая мать моих детей. Хватаясь за стены в кромешной тьме, я пробирался к спальне. Жена уже спала, либо делала вид, что спала. Я садился на край постели, снимал носки, тельняшку и брюки. Наконец я вздыхал спокойно, в глубине души чувствуя себя в безопасности. Просовывал ноги под одеяло и моментально усыпал. И если обычно мне не дают сразу уснуть разные мысли, то здесь такой проблемы не возникало. Сознание отключилось, а тело я, фактически не чувствовал, разве что природные позывы, вынуждающие меня снова встать. На утро, как правило, болела голова и страшно хотелось пить. Жена уже давно поднялась и копошилась на кухне. Я встал, привёл себя в порядок, удовлетвори природные позывы и зашёл на кухню выпить воды. Жена со мной не разговаривает, давая понять, будто я виноват. Я тоже ничего не говорил, не извинялся. Она подавала завтрак на меня и на дочь, опустив глаза и не глядя на меня. Я, молча, ел, потихоньку раздупляясь, выпивал много воды и одевался.

Вечером, мы обсуждали бытовые проблемы, позабыв о былых происшествиях. Так и оканчивался день. Но всё-же оставался осадок и вкус жёлчи на языке от того, что я живу с проституткой. Не дай Бог, если дочь станет такой же. Ну, нет, она у меня умница, вся в папу вырастит, кто бы там не называл себя её отцом, надеюсь, родного она никогда не забудет. И этих маминых хахалей она будет посылать подальше. Как же я всё-таки по ней скучаю. Я снова загрустил. Так стало гадко и хотелось плакать.

Вот мы уже приехали. Водитель открыл двери, пассажиры стали понемногу вставать и направляться к выходу. Ещё несколько секунд двигатель работал на холостых оборотах, после чего шофёр заглушил его. Бабки с громкими вздохами спускались со ступенек. Мне так же пришлось поторопиться, во-первых: потому, что я должен был помочь справиться с гробом, во-вторых: баба Зина начала меня подталкивать, тяжело, но настойчиво двигаясь к выходу. Быстро сойдя с лестницы, держась за поручни, я заметил, как Григорий направляется к катафалку, я поспешил за ним. Возле машины уже стояла щупленькая старуха в сером тулупе, который на два размера больше неё и сложенными у живота руками в тёплых вязаных варежках. Это была работница кладбища. Она мгновенно обратило внимание на меня с Гришей, подняв руку и указывая на нас: «Вы, идём со мной, возьмете носилки и верёвку». Мы покорно последовали за ней. Вошли на территорию кладбища в каменное сооружение с выкрашенными слой за слоем синей краской стенами. Там за дверью, оббитой фанерой было что-то типа склада: вёдра, лопаты, банки с краской, накрытые целлофаном и плотно утрамбованной поверх целлофана крышкой, чтоб создать более герметичное хранение и замедлить процесс засыхания красок и лаков. Так же замотанные в пакет кисти, доски, мешки с цементом и известью и многое другое, плотно наставленное друг на друга. У стены возле окна стояли уже уготовленные деревянные носилки с положенной на них верёвкой. Я переступил через банки и инструмент и обошёл носилки, взяв их сзади. Гриша подошёл к другому краю и взялся за другие ручки. В дверь их так просто не протащить, пришлось перевернуть на бок, чтоб товарищ мог с ними пройти влево в узкий коридорчик. Стараясь не наступать на инструменты, мне пришлось маневрировать по комнате. Бабуля всё это время стояла в углу и наблюдала, теребя в варежке старый ключ от той самой двери. В таком же повёрнутом положении и выносили их из помещения. Следом, заперев замок, вышла бабка, держа в руке смотанную верёвку. «Пойдём!» – невзначай скомандовала хозяйка. Бородатый повернулся ко мне спиной и мы понесли грубые деревянные носилки вдоль кладбища. Я глядел на затёртые до блеска доски. Им уже не один десяток лет. Такое чувство, что они являлись атрибутом погребений всего кладбища, или хотя бы половины. Высокая прочность требовала значимой массы изделия, поэтому и без груза, носилки достаточно громоздкие. Уже виднелся синий грузовик с собравшейся возле него толпой, они все ждали нас. Старушка короткими шагами двигалась следом за нами, однако, мы такой роскоши себе позволить не могли. Вот мы и пришли, поставив деревянную конструкцию позади платформы таким образом, чтоб сгрузить гроб сразу на неё.