Кристина Ставрос - Там, где Челябинск. Место, соединяющее миры и рождающее сущности

***

Старый дом на берегу реки сразу привлек внимание казаков.

– Братцы, тут кто-то живет! Вот к нему на постой и встанем. И крепость построим, чтобы в Оренбург ездить удобно было.

Казаки под управлением полковника Алексея Тевкелева, уже который месяц слонялись по Земному поясу, безжалостно вырезая восставшее башкирское население, и основывая на их земле крепости.

На порог замшелой избушки вышла старая башкирка с длинными седыми косами. Даже в таком возрасте она была необыкновенно хороша. Недобро посмотрев на служивых, вернулась в избу и закрыла за собой дверь.

– Чертова баба, – выругался Ерофеич, – явно ведьмачка. Не пустит Алексея Ивановича на постой.

– Да и черт с ней. Выгоним ее, и станет лагерем вокруг, – отозвался молодой Ванятка Грязнов. – Одной ведьмачкой больше, одной меньше.

– Я не пойду к ней, – Ерофеич перекрестился.

– От не знал я, что ты, Ерофеич, бабой стал! Башкирки старой испугался, – засмеялся Ванятка, – а когда детишек ихних узкоглазых нагайкой лупцевал, а отцам бороды вырывал, ворожеек местных не боялся? Надо было, друг мой, перекреститься трижды поплевать, пока шаровары ихним бабам сдирал!

Ванятка ногой пнул дверь избушки. И замер. У печи стояла юная необыкновенная красавица.

– Здравствуй, хозяюшка, – сально заулыбался Ванятка, оживившись, – Расскажи-ка, что за место тут и как тебя звать-величать?

Спросил, особо не ожидая ответа. Башкиры мало знали русский.

– Место называют Александровской слободкой, что у Челябинского урочища, а зовут меня Кадима, Иван Никифорович, – неожиданно заговорила девушка, поклонившись, – заходи, гость дорогой.

– Ничего себе, разведка уже и имя мое донесла? – удивился Ванятка, ощутив приятное возбуждение. Мысленно он уже положил девчонку на лавку, срывая с нее вышитые цветные одежды.

– А бабка где? – плотоядно обернулся он по сторонам.

– Матушка моя, достопочтенная Алия велела звать господина полковника к обеду, да шепнуть ему на ушко, что, мол, прошу пожаловать, дорогой Кутлу Мухаммед!

– Ты че несешь, какой Мухаммед?

– А это дело не твое. Ты послание матушкино передай, а то всем вам худо будет! – Кадима остановила на Ванятке застывший горящий взгляд черных глаз, и на него вдруг навалился неожиданный животный страх. Он смотрел на красивое лицо Кадимы и видел только смерть: страшную, уродливую личину злобной старухи с трясущейся головой.

– Спасибо, на добром слове, передам, – с трудом поднявшись, он пошел к порогу. Возбуждение пропало, тело ломило как после простуды.

Выйдя на улицу, он начал блевать, вместе с содержимым желудка выбрасывая из себя омерзение, страх и видение жуткой старухи.

– У меня больше никогда на местных девок не встанет, – угрюмо сказал он изумленным товарищам, отблевавшись, и вытерев рот рукой, – дай бог, чтобы вообще встал.

***

Полковник Алексей Тевкелев вздрогнул, услышав донесение Грязнова. Оттолкнув казака, он пружинистым шагом направился к избушке.

Старуха что-то толкла пестиком в ступке.

– Откуда меня знаешь? – татарского мурзу, нареченного Кутлу Мухаммеда, много лет назад перекрещенного в Алексея Ивановича, уже давно никто не называл родовым именем.

– Здравствуй, сын отца своего! – усмехнулась старуха, – слава о тебе далеко впереди тебя бежит. Не зря тебя киргиз-кайсаки считают человеком божественным. Только бог твой особый. Недоброй силой ты одарен от рода своего. Знаю, любишь смерть, лишь она радует тебя, меняя твое вечно мрачное настроение. Каково, Кутлу Мухаммед, когда ребенок кричит, извивается, пригвождённый штыком к земле? Сладко?

– Сладко, – усмехнулся Тевкелев. – Но я же не по собственному почину убиваю, от врагов землю русскую очищаю.

– Земля эта русской никогда не была, – старуха отложила свою работу, – и никогда бы русской не стала, если бы не ты, темный князь татарский, черная душа. Еще не поздно все исправить. Уходи отсюда и уводи своих служивых, и земля сможет очиститься.

– Я ее очищу штыком и огнем! Все будет здесь царицыно! И все будет мое! – Тевкелев угрожающе прищурился.

Старуха засмеялась и запела заунывную песню:

Наш край полковник Тевкелев палил,

Долины Ак-Идели выжег он.

Ему за то, что он сжигал башкир,

Возвысят, золота подарят полный дом.

Покрыл лицо утеса черный лес,

Под ветром он ревет порой ночной.

Слова проклятья врезал я в скалу,

Пускай же их прочтет потомок мой.

– Я не боюсь твоих песен, – усмехнулся полковник.