Татьяна Корсакова - Вранова погоня

– Ты же видишь, какая я… Я никакая теперь, Никита! Я даже хуже, чем ты про меня думаешь. Ты просто уколи, а завтра отпусти. Можешь даже домой меня не отвозить, просто выпусти и скажи, в какую сторону идти. А мы сами… как-нибудь.

– Хорошо, Элли. – Он погладил ее по волосам. Волосы на ощупь оказались шелковистыми. – Я уколю.

Он ведь может кое-что для нее сделать. Ильюха его проинструктировал. Детоксикация и легкая седация, чтобы не было так больно и мучительно ни ей, ни ему.

– Спасибо! – Никто, ни один пациент не смотрел на него с такой благодарностью. Словно бы Никита и в самом деле спас ее. – Спасибо тебе.

Найти вены на ее руках оказалось задачей не из легких, но Никита справился.

– Отдыхай, Элли. Скоро тебе станет легче.

Легче не станет, если только самую малость. Но и плацебо иногда способно творить чудеса. Главное, в чудо поверить. Эльза поверила. Или она поверила не в чудо, а конкретно Никите?

– Кошку пусти, – попросила она, наблюдая за размеренным бульканьем раствора во флаконе. – С кошкой мне не так страшно.

– А со мной? – задал он вопрос, который не стоило задавать.

– А ты мне все равно не поможешь. – Сказала и снова отвернулась к стене…

Этот такой хлопотный, такой тяжелый день наконец закончился. Стемнело быстро, словно за окном был не тихий июньский вечер, а глухая зимняя ночь. Небо сначала посинело, а потом налилось непроглядной чернотой. Где-то вдали залаяли деревенские собаки, заухала на старой липе какая-то птица. А воздух сделался тяжелым и вязким, хоть ножом режь.

– К грозе, – сказал Никита сидящей рядом кошке.

Как только Эльза уснула, он вышел на крыльцо, дохнуть свежего воздуха, но оказалось, что снаружи еще хуже, чем внутри. Точно быть грозе.

А кошка ничего не ответила, только нервно дернула хвостом. Никита чувствовал, что не нравится ей так же сильно, как не нравится Эльзе. Если не сильнее. Вот ходит следом, глаз не сводит, а взгляд почти человеческий, словно она понимает все, что происходит.

– Она болеет. Ясно тебе?

Кошка ничего не ответила, отвернулась даже, но хвост ее продолжал нервно подрагивать.

– И если ее сейчас не вытащить, потом будет поздно. Потом ей уже никто не поможет. – Никита сорвал былинку, сунул в рот, пожевал. – Давно она такая… странная, а?

…Такой странной Эльза была всегда, столько, сколько Никита ее знал. А знал он ее с подросткового возраста.

В детском доме она появилась, когда Никите было почти семнадцать. Ему семнадцать, а ей, соответственно, пятнадцать. Чистенькая, аккуратненькая девочка, юбочка по колено, кофтейка, застегнутая на все пуговицы, изумрудная лента в рыжей косе. Никиту, помнится, тогда эта лента особенно впечатлила. Ну кто сейчас плетет косы? А если даже и плетет, то уж точно не с лентами! А еще веснушки. Эльза была усыпана веснушками вся, с головы до пят! Даже ресницы и брови у нее оказались рыжие. Без лисьей рыжины были только глаза. Но цвет Эльзиных глаз разглядеть получилось далеко не сразу. Она отводила взгляд, смотрела или в пол, или на свои веснушчатые, сжатые в кулаки ладони.

Домашняя. Они сразу поняли, что она домашняя, не привычная ко всему тому, к чему ей еще предстояло привыкнуть. Такие пташки в их детдоме были редким явлением, его населяли все больше социальные сироты. Те, которых забрали от родителей-алкоголиков, те, что из неблагополучных семей. Или из относительно благополучных, в которых родители уже ступили на путь исправления, но до конца еще не исправились. Дети из таких семей считались в детдоме самыми счастливыми, их забирали на каникулы, а иногда и на выходные. Вот это настоящее счастье! А остальные, такие как Никита, которых никуда не забирали, к детдомовской жизни были привычны, а на домашних деток смотрели с легким презрением и лишь самую малость с завистью.

Вот только рыжая девчонка зависти не вызывала ни капли, даже жалости не вызывала – одно лишь глухое раздражение. Никита не сразу понял, что причина этого раздражения кроется в ее непохожести на остальных, в нежелании подстраиваться под систему.

Она ведь не подстраивалась! С самого первого дня вела себя так, словно она здесь ненадолго, словно очень скоро ее отсюда заберут. Вроде бы и не бунтовала, и режим не нарушала, но всегда была особняком, ни с кем из детдомовских ребят близко не сходилась. Да вообще не сходилась! За то и получала.

В дела мелюзги, да еще и девчонок, Никита не вмешивался, но до него доходили слухи, что пару раз рыжей Эльзе – это ж надо родиться с таким имечком! – ночами устраивали темную. Били не сильно, просто чтобы приучить, сломать и адаптировать. А она все никак не ломалась, синяки замазывала дешевым тональным кремом, не улыбалась никогда. Но самое главное, не жаловалась! Ни воспиталке, ни нянечке, ни директору. Жила себе в своей параллельной вселенной, и все.