Мария Введенская - Пределы неоднозначности

Чарли озарила совершенно безумная ухмылка.

– Расплатился, значит?

– Понимай, как хочешь.

Та испепеляла его не моргающим взглядом, явно позаимствованным у Авеля.

– Да нет уж, спасибо. Мы сделаем по-другому, потому что я ни минуты больше не хочу здесь оставаться. И ни в какой отель я не вернусь. Поэтому… я сейчас просто пойду , и ты уж постарайся, чтобы я вышла на дорогу, ладно? Там меня уже будет ждать машина, в которую я сяду и в полной тишине доеду прямо до дома. А потом мне привезут мои вещи. Аккуратно соберут и привезут. Уловил мою мысль?

С Чарли сейчас было бесполезно спорить. При свете луны она с остекленевшими выпученными глазищами и застывшим на молочного цвета лице оскалом выглядела зловещей. Она достигла того состояния, когда могла стать опасной для любого и не обязательно физически. Чарли умела причинить боль человеку, что непременно сделало бы ее фавориткой в коллекции Авеля….

– Да. – ответил Каин. – Уловил.

Чарли пренебрежительно фыркнула, круто развернувшись, и широким шагом ушла в чащу, нисколько не сомневаясь, что все ее требования будут исполнены. У нее всё болело, но превозмочь физическую боль куда проще, чем душевную.

Сидящий на коленях у тлеющего костра Каин смотрел ей в след. Лицо не было окрашено никакими эмоциями, потому что за столько лет краска просто выцвела, однако, несмотря на это, он казался глубоко подавленным. Жизнь фиговая штука, если живешь фигово. Так говорят….

Сквозь верхушки деревьев пробивалось поднимающееся солнце, окрашивая лес в раннее утро. Пели птицы. Начинался новый день. Еще один новый день из миллиарда новых дней. Каин опустил голову.

Всё вышло именно так, как потребовала Чарли. Просто. Всё было предельно просто, но только не на душе. Ощущение использованности неминуемо нарастало. Как замызганный презерватив, выкинутый неряхой на асфальт. Но она держалась… держалась долго. Пока шла по лесу, не подпуская мысли. Держалась в машине, даже не глядя на отсутствующее лицо водителя, и не запомнив ни цвета, ни модели. Не заметила. И только оказавшись дома… хотя нет, ком подкатил уже, когда Чарли проезжала по родной улице, на которой не была сто миллионов лет и уже не надеялась побывать. Но она подавила его. И лишь открыв дверь запасным ключом, который всегда лежал под каменной садовой гаргульей, жившей под вишней, и, наконец, слава Богу, оказавшись дома, Чарли расслабилась. Захлопнула за собой мир, как будто сорвав невидимую печать, сдавившую горло, словно ненавистный галстук, и рухнула на пол прямо в коридоре. Рухнула плашмя, как будто кто-то выстрелил в спину, а потом выдохнула. Казалось, что весь этот путь Чарли проделала на единственном вдохе, который застрял куском мяса где-то посредине и ни туда, ни сюда. Только здесь на полу ее дома, он куда-то исчез, растворился.

Чарли перевернулась на спину и закрыла лицо руками. Она не плакала, но страдала. А слезы не шли… наверное, Дороти забрала их с собой в страну Оз. Ей было плохо. Очень плохо. Мир рушился, и Чарли почувствовала это только сейчас. Очень ярко и четко. И впереди ее не ждало ничего хорошего, потому что нельзя как ни в чем не бывало зажить по-старому… это словно бросить зверя, выращенного в неволе, обратно в клетку после того, как тот пожил на родине и прочно вписался в стаю. Жестоко. Сейчас Чарли бы с удовольствием сыграла на стороне Авеля, лишь бы не возвращаться в старую жизнь, к которой так быстро прирастаешь. Пусть будет хаос, и останутся одни отбросы, как и сама Чарли. Пусть планета сожрет себя, в ней больше нет пользы. Именно сейчас, будь Эйбл здесь, она бы стала его солдатиком, не задумываясь. Он сказал ей тогда в больнице, что Чарли еще не готова сделать всё, что тот попросит… интересно, что бы он сказал теперь? И не надо никакой рыбы, не надо водителей со стеклянными глазами. Всего этого просто не надо. Достаточно знать, против кого он играет…. Достаточно только сказать: «Эй, Чарли, давай устроим конец света!», и та бы ответила: «Давай!».

Но зачем Авелю всё это? Может, он хотел посмотреть Богу в глаза? Может, он до сих пор надеялся увидеть именно того, кто так ему благоволил? А может, на самом деле устал? Устал настолько, что ему теперь всё равно, что случится дальше, и будут ли его судить. Настолько, что просто хочет закрыть глаза и не жить. И у него нет никаких самых последних надежд, потому что ему и впрямь плевать, что будет потом и будет ли что-то вообще. Кто знает, может, так оно и есть?