М. Парфенов - Самая страшная книга 2020

– Какое впечатление произвела на вас община?

– Ну какое… стремное. Ни телика, ни карт, ни бухнины. Знай паши, дрова руби, рыбу лови, – Гнездов запустил пятерню под футболку с логотипом «Денди», почесал живот. – Потом артиллерия эта злодремучая.

– Артиллерия?

– Ну, вши. Волковцы живут как монахи. Мрачные, мля. Ни побазарить, ни анекдот потравить.

– Но вы остались?

– А у меня вариков не было. Тут мусора прессовали, тюрьма светила прожектором. А на острове… ну там спокойно было. Я как-то втянулся. Даже прикололся. Природа, вся херня.

– В общине царит строгая дисциплина, верно?

– Строже, чем на красной зоне. Ни пернуть без указки. Спим, работаем, жрем. К парому подойти без спросу – выпорют! Но до суши вплавь – два пальца обоссать.

– Выпорют? – переспросила Алла. – Вы видели, как членов общины бьют?

– Дай подумать, – Гнездов сощурился. – Раз пять видел.

– За что?

– А мало ли за что? Подумал о чем грешном. Или лишний кусок хлеба умыкнул. Или волынил на лесоповале. Это, считай, единственное развлечение и было – смотреть, как Волкова наказывает кого-то.

– Мать Соломона Волкова?

– Да, Мария. Бандерша их. Всегда лично порола, плетью с тремя хвостами. Она там за главную, шкуру снимет, если что.

– Волкова за главную? Не Соломон?

– Я тебя умоляю, – прыснул Гнездов, – Соломон – дурачок. Его мать использует, мол, ай, живой бог, чудеса творит. А он два плюс два не сложит на калькуляторе. Мы в шараге таких чморили.

– Вы часто видели Соломона Волкова?

– Не. Один раз всего, вот как меня на остров привезли. Там изба, и поджигают траву, чтобы, значит, дым был, ну шоу, мля, отвечаю. И он, мля, в дыму, лыбится, трогает меня, шваль. Лечит, значит.

– Вылечил?

– Та не. Меня больше природа вылечила, труд физический.

– То есть в чудеса Волкова вы не верите?

– Малая…

«Малышка», – шепнул в черепной коробке Андрей.

– …Я доношенный так-то. После этого цирка я попросился у них потырловаться, и Волкова разрешила, но близко меня не подпускали, зыряли подозрительно. Были у них ночные тусовки, туда чужим ни-ни. Боялись, что я их девок попорчу, а у меня б на таких страшилищ не встал, – Гнездов осклабился мерзко. – Но кой-чего я видел. Видел, как привезли сразу пятерых, лечить, значит. Была там слепая баба. Ну, абракадабра, аллилуйя, баба прозрела. Только я-то знал, что она местная, из волковских, и никакая не слепая. Развод для лохов. Такие, мля, чудеса.

– Почему вы покинули коммуну?

Гнездов пожал плечами:

– Скучно стало. И стремно. От скуки, видать, кукушка съехала, стало мне мерещиться. А свалил, полегчало.

– Что мерещилось? – Алла сканировала Гнездова пристальным взором и сама не понимала, зачем ей знать детали наркоманского бреда.

– Что Соломон ко мне в кровать залезает, – Гнездов поежился. – Кладет мне руки на физию, а у него дыры в ладонях. Еще снилось, что я червей ем, как это… ну у попов, хлеб и кагор…

– Причастие.

– Короче, вассер. Ну я вспомнил за нафталин и смылся.

– А много было таких, как вы? Живших в коммуне.

– Левых? Пару тел. А местных… точно не скажу. Типа рыл двадцать, но, когда они ночами заводили свою шарманку с молитвами, казалось, что гораздо больше.

Интервью длилось полчаса. Уходя, Алла заметила еще одного человека в комнате: мужчину, который сидел в кресле лицом к стене. Косматый и неподвижный, не странно ли, что он все время был там, за этажеркой, и не издал ни единого звука?

Шеф кашлял в трубку, плохо, надсадно. Алла, как положено, поохала о его здоровье.

– До свадьбы заживет, – просипел редактор, – как статья, пишется?

Алла похлопала по блокноту:

– Это бомба, Саныч. Я позвонила в Красноярск, нашла психиатра, помнившего Марию Волкову. Никакая она не Мария, кстати, а Оксана. Мария, наверное, по аналогии с Божьей Матерью.

– Классное самомнение, – прокомментировал редактор.

– Дело меняет оборот. Оксана Волкова – больной и опасный человек с садистскими наклонностями. И опасна она в первую очередь для собственного сына. Я-то думала, что Соломон Волков – жулик с комплексом Наполеона, но чем глубже копаю, тем сильнее убеждаюсь, что он – несчастный мальчик и заложник сумасшедшей матери.

– Ты мое сокровище, – Алла представила шефа, потирающего руки в больничном коридоре. – Как считаешь, громыхнем мы на всю область с разоблачением?

– Бери выше. На всю Сибирь, – Алла понизила голос, словно в пустой редакции ее могли подслушать. По радио объявили чрезвычайное положение, коллеги сбежали домой, покуда ходит транспорт. За окнами падал снег, бушевала метель. – Мне надо уехать на пару дней. По работе.