Александр Завьялов - Лесные суровежники

После того замужества одинакая так и осталась. Детей нет. Ну и повела, слышь-ка, жизнь шатучую: сойдётся – разойдётся, пристанет – отстанет.

Странная она, что и говорить, загадочная. И сродственников её никто не видел. Спрашивали, само собой, а Ленка только отмахивается:

– И знать их не хочу. Сама проживу, не заскучаю.

И что интересно, в деревне ни одного плетухана не нашлось, чтобы про Лену толково объяснить. Оно ведь как – какая крестьянка не так жизнь повела или сказала что-нито, про неё уже молва колесом покатилась: мол, икотница, 4 4 Икотница – в народе – наводящая порчу. ведьма, в свинью оборачивается, у коров молоко крадёт… А про Лену – ничего, ну, только – спаивается девка, шальная и бедовая.

…Не дослушал Мираш, что там Борис плетуханит, а сразу к Лене оборотился. Глянул… да и застыл от неожиданности…

Агафья над Леной пухтает 5 5 Пухтать – шептать, знахарствуя. , а той только хуже стало. Никакие заговоры-наговоры не помогают.

– Вижу, – заключила старуха, – крепко в тебя спуг сел. – И взялась чашками греметь и выбирать, какой у неё настой от спуга и для спокойствию.

Намешала скоренько зелья и для верности самогонки своей плеснула.

– На-кось, дочка, испей средства верного, – подступилась она к Лене. – Сразу в себя придёшь.

Лена испила, и ей вроде как и впрямь полегчало. То всё ревмя ревела, а тут с придыхом притихнулась, и какая-никакая живость в глазах появилась.

Мираш про свою помощь напрочь забыл. Да и какая тут… Стоит и в толк никак не возьмёт – смотрит он на Лену, а это и не Лена вовсе, а лесовинша Лека Шилка на стуле сидит и платком утирается… Такая, вишь, несуразица дичайшая.

– Ой, Агафьюшка, набулькай мне ещё скорей, – простонала Лена-Лека, – Нито со страху-от в серёдке всё колыхается.

Мираша она не увидела, само собой, не дано это, понятно, в скудельном теле. Если кто из тусторонних в человека оборачивается, сразу все сверхспособности теряет. Может только образ менять да обратно бесплотным становиться.

– Надо, надо, – одобрительно закивали вокруг, – намаялась, видать, сердешная.

«Да уж, намаялась, сердешная», – подумал Мираш и стал ждать, что дальше будет.

Агафья налила, не поскупилась, и Борис тут же заёрзал:

– Ты энта… и мне налей для сугреву…

– Ага, – съязвила Ксения, – он у нас ирой! Ему положено!

Лена отпышалась чуть от «лекарствия» и повела со стоном:

– Ох, девки, и натерпелась ужо страху-от, чуть сердце внутрях не сорвалось.

– Ты, дочка, – лилейно запела Агафья, – коли страшное что, то и не поминай. А то как бы тебе хужей не стало.

– Ох, Агафьюшка, я уж бежала, торопилась. Всех упредить надо, чтоб на болото не ходили.

«В честь чего это она? – подумал Мираш. – Обо мне, что ли, заботится?»

– Почему не ходить? – спросила Ксения. – Клюква, чай, поспела.

– А то и не ходить, – и вовсе завыла Лена, – что на нашем болоте болотняк объявился.

«Во дела…» – озадачился Мираш.

– Ты уж не мели чепухи, – посуровела Агафья (сама-то она, вишь, хоть и знахарит и, по человеческому понятию, силой тусторонней владает, а таких разговоров чурается).

– Чего мне молоть, обдичала я, что ли?! Своими глазами видела!

– Ой как интересно! – чуть не задохнулась продавщица Алка. – Я страсть как такие истории люблю!

– Тебе интересно, а я чуть со страху не померла.

Агафья ещё попыталась разговор в другую сторону свильнуть, но куда ей против общества совладать?

Давно таких разговоров в Канилицах не велось, оно и интересно. Ранешно-то про Суленгинские болота много разной напраслины тучили-мели. Такая худая слава крепилась, что не всякий туда пойти насмеливался. Если селянки за клюквой наладятся, полдеревни артелка собиралась. Идут, песни поют, смеются да храбрятся. И на ягодах рядком держатся, друг дружку из вида не пускают. А в последние годы худые смутки притихнулись. И по клюковку стали парами ходить, а то и в одиночку вовсе.

– Дура я, дура, – ругала себя Лена. – Кисленького мне захотелось. Варенья решила сварить. Теперя ни в жисть не пойду на эту чарусу. Ох, девки, и главное, как заманывал-то, как заманывал!

– Хто опеть? – скривилась баба Аля.

– Говорю же, болотняк заманывал…

Хотела баба Аля съязвить, но уж больно Ленка-плясунья жалистно гляделась… Прикусила язык и вместе со всеми слушать стала.

– Мы с Танькой в прошлый раз по окраишу ходили. Набрали – насилу унесли. А я с дуру-то в глубь полезла. Смотрю, согра обышная, вроде как и опаски никакой, а клюквы видимо-невидимо – все кочки в краснах. Собирай, где хошь, а всё равно гляжу: вон подальше будто ковёр в рубинышах переливается, ровнёхонько стелется. Думаю, сейчас за раз соберу. Вроде и под ногами крепко, и вода среди кочек чуть проглядывает. Подхожу, а там дальше – ишо больше ягоды. У меня как, девки, всякое разумение отшибло – пру, дороги не разбирая. И главное, ни ягодки не сорвала – как наваждение какое. Опомнилась, а вокруг топи, трясина так и колышется! Пузыри со дна подымаются и бухают, бухают – ох и страсти-то! В самую чарусу угодила. Всю меня так и охолонуло! Назад оборачиваюсь, а меня и совсем закрючило. Стоит болотняк и на меня своими глазищами зелёными полыхает. Я так и обдичала от ужасти! И двинуться не могу.