Максим Кабир - Истории Ворона

– Привет, Володька, – сказал хриплый, будто надорванный голос позади него. – Ты меня помнишь?

Волька помнил, но оборачиваться не стал. Оборачиваться было опасно. Лучше не оборачиваться, когда зовут, – тогда никто и не тронет.

Скрипнула галька – человек присел рядом с ним на корточки.

– Я там кое-кого встретил, – сказал он и протянул к Вольке руку, покрытую мелкими белыми бородавками. Волька, вздрогнув, отстранился – и наконец посмотрел человеку в лицо. Лицо было усталым и все в царапинах, правый глаз заплыл, а губы чернели полузатянувшимися ранами. – На болоте. Кое-кого, кого ты знаешь.

Человек раскрыл ладонь. Волька посмотрел туда – и ничего не понял. Тогда человек легонько пошевелил пальцами, непонятное «что-то» перевернулось – и вдруг стало понятным. Волька открыл от удивления рот и вновь посмотрел человеку в лицо. Теперь тот улыбался.

– Я хочу, чтобы ты знал, – сказал он. – Она визжала, как крыса под каблуком.

Володя протянул руку и поднял пальцами желтоватый старушечий нос. Его глаза заблестели.

– Цап-цап! – сказал он носу. – Вот так… цап-цап тебя, Цапа…

А затем Волька развернулся и уверенным, сильным движением забросил оторванный нос на самую середину озера. Булькнула вода, разошлись круги по глади – и пропали, даже не дойдя до берега.

И стало очень спокойно.

Вечером, пробираясь в темноте сквозь заросли, стуча зубами от холода и чувствуя, как сходит с ума, Варя решила, что ей стоило умереть раньше, еще днем, по дороге в Ветлынов. Например, когда пошел снег. Вряд ли это могло отвести дальнейшие несчастья, но ее бы уже не было здесь, чтобы кричать, и вдыхать запах крови, и вздрагивать от каждого шороха. Да только разве сбежишь от грехов?

Варя обрадовалась, когда пошел снег. Крупные невесомые хлопья врезались в лобовое стекло, расплываясь мутными пятнами. Мир снаружи тоже мутнел, искажался. Она тянула до последнего, прежде чем врубить дворники. Оказалось, что обочины уже укрыло белым, и еловый лес за ними, еще недавно мрачный и угрюмый, смотрелся теперь светлее серого неба.

– Зашибись, – сказала Ксюха на заднем сиденье. – Выехали осенью, а приедем зимой.

– Скоро стает, – махнула рукой Ленка. – Успеешь в грязи до самой жопы измазаться.

– Ох, все успеем! – сказала Варя. Вряд ли в крохотном рабочем поселке в доброй сотне километров от областного центра найдутся чистые асфальтированные тротуары. Там асфальта может не оказаться вовсе. Ксюха утром на всякий случай предупредила мужа, чтобы был готов мчаться на дедовском УАЗе на выручку. Тот обещал целый день оставаться на связи.

– Если что, я из машины не вылезу, – сказала Ленка. – Мне и тут хорошо. Посижу, музло послушаю.

– Бросишь нас на съедение бабулькам?

– Брошу. Да и должен же кто-то такую красоту охранять. Я деревенским не доверяю.

Это верно. За машину Варя волновалась больше, чем за себя. Ни царапины, ни вмятинки. Кредит только что выплачен. Катайся по городу в свое удовольствие, на зависть подругам и коллегам – нет же, понесло к черту на рога, разыскивать внезапно нашедшуюся бабушку. Ее единственную родственницу.

Варя выросла в детском доме и за всю жизнь не встретила ни одного человека, который бы приходился ей кем-либо по крови. Ни родителей, ни двоюродных братьев, ни малейшего намека на седьмую воду на киселе. Ее семьей стали вот эти девчонки, которых она знала столько, сколько себя помнила. Покинув прохладные объятия казенной воспитательной системы, они остались вместе – уже много лет жили неподалеку друг от друга, регулярно встречались, круглыми сутками болтали в соцсетях. Чем не сестры? Да, жизнь повела их разными тропами: Ксюха выскочила замуж, родила ребенка и подумывала о втором, Варя, получив образование, утонула в работе, любимой и хорошо оплачиваемой, и только Ленка, казалось, до сих пор не могла понять, чего хочет, металась между мужиками и занятиями, но эти три тропы пролегали рядом, и в любой момент можно было остановиться, окликнуть друг друга, подставить в трудную минуту жилетку или плечо.

На сей раз поддержка потребовалась Варе. В последние годы ей наконец удалось смириться с обидой на мать и позволить себе быть обычным человеком. Когда-то ее нашли грибники на опушке леса, привязанную к дереву, изможденную трехлетнюю девочку в грязной курточке не по погоде, с запиской в кармане. В записке – только имя, нацарапанное грубым почерком. Но это было очень, очень давно, целую жизнь назад. Она не помнила ничего, лишь иногда в полусне являлась ей огромная злая чаща. И голос – мягкий женский голос, поющий песню, слов которой не осталось в памяти.