Роман Сидоркин - Твари Распада

– Почему я не видел тебя раньше?

– Не знаю. Я тут три недели жила. Я тебя видела: всегда ходил, смотря куда-то в никуда, закинув руки за спину. Моя бабушка купила тут квартиру, в деревне ей стало сложно одной. Раньше я всегда в деревню к ней ездила, но дедушка умер, пришлось перебираться в город. Родители меня к ней привезли погостить. А дальше началось это.

Почему они восстали? За время поездки по огромному куску суши, который до падения человечества назывался Россией, я узнал свойства этих созданий, но не причину их появления. Может, некая сверхсила, которая разводила и вела человечество, решила, что эксперимент окончен и попросту стала очищать планету? Если так, то избранный способ подходит для людей больше, чем огромный астероид – люди очень живучи.

Не знаю как, но Жанна чувствовала, что именно я ищу среди радиопомех. У меня не особо богатый опыт общения с женщинами, но, судя по тому, что я слышал, у них очень развита интуиция. Каким-то образом она улавливала цель прокручивания колёсика на сером аппарате. Девушка держалась несколько дней с тех пор, как я вставил в него батарейки. Это такие вытянутые штуковины, которые впихивали в приборы, чтобы дать им энергию. Но в итоге не выдержала и почти со взрослым гневом стала высказывать.

– Ты ведь не собираешься искать моих родителей?

У меня была масса мыслей, я мог соврать тысячью разных способов, мог запутать её мысли и даже заставить её забыть о своём вопросе на какое-то время. Но детей, если и можно обмануть, то на очень короткое время. Да и незачем тогда уже было.

– Нет.

Она помолчала какое-то время, стоя около меня, неосознанно уперев кулачки в бока. Я как раз ушёл с предыдущей вещательной волны: радио шипело и хрипело на все лады. В густом сумраке кухни мне показалось, что её вишнёво-красные губки раздуваются. Мой ответ прозвучал как страшный приговор.

– Почему?

У меня даже ком в горле на секунду встал.

– Думаю, если бы у них был шанс вернуться, они бы вернулись.

Девочка всхлипнула.

– Но ты подожди, не расстраивайся. Тут одно из двух: либо они уже бегают там, – я показал большим пальцем за окно, решив идти напролом, потому что нужно было скорее покончить с этой темой – либо они уже в хорошо охраняемом лагере, пьют горячую похлёбку с чёрствым хлебом.

В последнее мне и самому хотелось верить: наличие солдатской полевой кухни означало наличие солдат с оружием поблизости, а в таких условиях восстанавливать человечество куда проще, как я думал в самом начале.

Жанна расплакалась. Она приложила руки к лицу и, всхлипывая, стала медленно опускаться лицом на стол, пока не легла на него, обхватив голову руками. Эта первобытная детская энергия и та честность, с которой девочка отдалась своей скорби почему-то вызвали у меня эрекцию.

Мне захотелось успокоить её. Но не только. Мысль, что она своим шестым чувством уловит моё тайное намерение, смущала меня, не давала расслабиться и просто поддаться порыву успокоить ещё совсем юное создание, недавно потерявшее своих родителей. В конце концов, мне и правда было жаль её. Мои родители ушли рано, и эмоциональная атмосфера в семье при их жизни была не вполне здоровой, но всё-таки во мне отыскалась капля сочувствия.

Я приобнял девчушку. Её отзывчивость поразила меня до рвотного порыва: она приблизилась ко мне, обхватила своими тонкими ручками, прижала свои маленькие груди к моим рёбрам и положила голову со спутавшимися волосами мне на грудь. Тогда я серьёзно усомнился в женской интуиции: то, что закипало внутри меня было для неё опасным.

Она просидела так около десяти минут. На расплывчатом в слабом свете сумерек лице отступившие, наконец, рыдания оставили блестящие потёки. Внутренняя боль оставляет на внешности человека порой более отчётливые следы, чем физические увечья. Когда Жанна оторвалась от меня, это была, как мне показалось, уже не совсем зелёная девочка, а юная личность с твёрдым, осмысленным взглядом, носящая в себе горечь и смирение с утратой.

Если бы она в тот момент знала, что я испытываю, помимо сочувствия, я думаю, она бы ушла, невзирая на отсутствие шансов выжить в одиночку.

Короткое и дождливое питерское лето клонилось к закату. Ночи стали заметно растягиваться, а дни оставляли нам всё меньше и меньше времени, чтобы насладиться мутными светлыми часами в наглухо занавешенных комнатах.

Где-то в начале второй недели нашего сидения к однообразной пище и пребыванию в замкнутом пространстве добавилось ещё одно отвратительное обстоятельство, которое заставило меня проводить за радиоприёмником больше времени: смрад. Поначалу волнообразный, заносимый порывами ветра в приоткрытые совсем чуть-чуть, чтобы не увидели мародёры, окна, со временем он стал тяжёлым и постоянным. Ходячая дохлятина разлагалась буквально на глазах. Это было видно даже через узкую полоску между шторой и окном.