Ирина Якубова - Полёт в ночи

Всё дело было в том, что мне до смерти как хотелось иметь сестру или брата. И это была не просто прихоть. У всех моих друзей во дворе и одноклассников кто-то был. Я с завистью смотрела как за подружкой приходит в школу старший брат, и как она с гордостью вручает ему портфель, принимая взамен петушок на палке. Как бережно и с любовью другая моя подружка сжимает в объятьях плачущего годовалого братца, как тот успокаивается от ее нежного щебетания. А я всё время была одна, одна, одна. Ни одна из моих многочисленных подруг не променяла бы своего даже совсем задиристого брата или сестру на дружбу со мной. Со своими родителями у меня тоже были весьма прохладные и не доверительные отношения, поэтому своё детское одиночество я ощущала особенно остро. Как-то я заикнулась маме, о том, что не родить ли ей ещё кого-нибудь, на что мама ответила, чтоб я об этом даже думать забыла и к этой теме не возвращалась никогда. Мама с папой плохо жили, ругались, унижали друг друга, чему свидетелем часто была я. Поэтому, наверное, мама не хотела больше рожать. Для меня это был приговор. Ведь я ничего не могла изменить, это от меня не зависело. (Кстати, до сих пор я попрекаю маму этим. Ведь с отцом они так и не развелись, так и живут не в ладу уже сорок лет. А тем не менее сестры у меня нет…)

Потом, будучи подростком, я часто страдала от того, что не с кем было поделиться ни горем, ни радостью. Иной раз тоска накрывала меня с головой (ведь жизнь полна разочарованиями и несбывшимися надеждами в шестнадцать-семнадцать лет!), а родственной души рядом не было. Первая любовь, конфликты со сверстниками, первый мужчина, сомнительные компании – всё это я переживала в одиночестве, потому что маме, папе не всё можно рассказать, а сестры и брата – не было. А подружкам было всё равно. Поэтому я хотела скорее вырасти, чтоб завести настоящую семью и нарожать кучу детей, чтоб все мы были единым целым, чтоб каждый ощущал теплоту и любовь друг друга, и чтоб долго валялись пред сном на большой кровати и болтали о том о сём перед тем, как заснуть.

Так вот, дорогой читатель, известно ли Вам, что значит скучать и ждать? Почему-то вспомнился мне именно этот эпизод детства, когда мне восемь лет, и я сижу на широком подоконнике окна 2 этажа и напряженно всматриваюсь вдаль. Я жду. Сейчас 17.00, я сижу примерно с пятнадцати часов и умираю от того, как долго тянется время. Кажется, оно замерло. Скоро на дорожке, ведущей к подъезду появится мой дедушка. Смена на механическом заводе, где он работал после ухода на военную пенсию заканчивается в пять вечера. И вот я вижу наконец его, торопливым шагом, направляющегося к подъезду. Он торопится. Кепка набекрень, одна половина рубашки выправилась из штанов, подмышкой пакет с кукурузными палочками. Моими обожаемыми. Он спешит ко мне, к единственной любимой внучке. С дедом я забывала обо всём. Шахматы, карты, домино, прогулки, парки и кино, чтение книг, игры в куклы и дочки-матери – дед не занимался ничем другим, когда я жила у них с бабулей. Мне никто не был нужен, и никого не было у меня дороже и роднее его. Через неделю меня увезут домой, и до следующих летних каникул дед не увидит меня. Мы будем скучать и тосковать друг без друга весь год. Только здесь, в этом городе у дедушки с бабушкой я ощущала себя нужной и незаменимой, здесь со мной считались, здесь я могла дать волю чувствам, я не стеснялась делиться с дедушкой самым сокровенным.

И так все школьные годы. Лето у дедушки с бабушкой, полное радости и веселья, и остальные девять месяцев печали и ожидания следующих каникул.

Однако, после распада Советского Союза мы оказались в разных государствах, и наши ежегодные поездки прекратились. Заболела и умерла бабушка. Дед жил ещё десять лет после её смерти. Однажды, как гром среди ясного неба, прозвучала новость от мамы: у дедушки случился инсульт. Он слёг, и последние восемь лет лежал парализованным . Я редко приезжала. Стала взрослой, появились свои дела и было как-то не до деда. Да и он сам стал всё забывать, постепенно угасая, и в конце концов перестал узнавать родственников. Умер тихо дождливым осенним днём накануне своего 92-летия. И перед тем, как навечно закрыть глаза, едва различимо прошептал: "Иван.."

Мой дед был ветераном Великой Отечественной Войны, военно-морским офицером. Наградной кортик – единственная реликвия, которая осталась в память нашей семье, и ещё парадный китель. Ордена и медали украл и пропил тётушкин муж-алкоголик, когда дед был при смерти. Слава небесам, дед об этом так и не узнал.

Читать дальше