Сергей Недоруб - Свет далекой звезды

* * *

Я медленно открыла глаза.

Похлопала ресницами.

Тяжелое одеяло навалилось на меня вместе с больничными запахами. Зубы были разжаты, во рту стоял мерзкий вкус пластика. Трубка все еще позволяла мне дышать. Лампы светили прямо в лицо, их раздражающее сипение встало на слуховую вахту, заменяя звон в ушах.

Божена сидела рядом, глядя на меня. Ее побледневшее лицо повернулось в мою сторону, и губы задрожали.

– Алька, – произнесла она и обняла меня, сотрясаясь от рыданий.

Я попыталась что-то сказать, но трубка мешала.

– Сейчас, – сказала Божена, вытирая слезы. – Не двигайся, подожди. Я врача позову.

Она нащупала кнопку вызова и стала лихорадочно вдавливать ее.

Никогда не любила докторов. Надо сказать, не люблю и сейчас. Вроде бы и благородное дело делают, а все равно. Мне крутили голову в разные стороны, что-то спрашивали. Можно подумать, я была в настроении. Оставалось только лежать и мычать в ответ на все вопросы. Казалось, что я говорю осмысленно, но уже через пару секунд я начинала в этом сомневаться. Тем не менее, за одно только освобождение воздуховода я была готова отдать все карманные.

Несколько минут спустя мы с Боженкой снова остались одни, зная, что это ненадолго.

– Сколько я тут лежу? – спросила я, откашливаясь. Меня предусмотрительно обкололи какой-то дрянью, но боль она все же снимала не полностью. С каждым слогом кто-то словно вкручивал мне в голову огромный винт.

– Шесть дней, – ответила Женя.

Однако.

– А на седьмой Бог заново создал Алексу, – пробормотала я.

Божена сжала мою руку в своей ладони. Я ощутила легкий укол. Совесть, это ты?

Нет, это всего лишь игла капельницы.

– Что произошло? – подумала я вслух.

– Ограбление, – сказала Женя. – Ты помнишь?

Мой чайник покипел еще немножко, пока не пошли бульки.

– Да, – произнесла я, подавив желание кивнуть. – Женя… в тебя стреляли.

Боженка замотала головой.

– Нет, – ответила она. – Меня хотели напугать. Выстрелили куда-то над ухом. А тебя ударили чем-то. Пистолетом, наверное, я не видела.

Мамочки.

– За что? – спросила я, приготовившись услышать самые разные ответы. Женя положила голову мне на грудь, обхватив меня руками. Слезы покатились по ее щекам.

Спасибо, сестренка. Я все поняла.

– Что со мной? – прошептала я. – Почему на мне повязка?

Я попыталась поднести руки к голове, но смогла пошевелить ими лишь настолько, чтобы зарыться пальцами в спутанные волосы сестры.

– На тебе нет повязки, – ответила Женя тускло.

Я моргнула еще раз. Ничего не изменилось.

– Что? – задрожала я. – Как это…

Это что же, я все это время лежала с открытыми глазами?

– Ты смотришь на лампу, – сказала Божена, поднимая голову. – В упор.

Только сейчас я поняла, что с момента пробуждения не видела ровным счетом ничего.

Воображение и обострившиеся чувства воссоздавали мне картину происходящего.

– Женя, – позвала я жалобно.

Я впилась ногтями в ее руку. Шмыгнув носом, Божена погладила меня по голове.

– Я тут, сестренка, – сказала она. – Теперь я тебя не оставлю. Никогда.

* * *

Меня выписали через три недели.

Вам интересно, что я делала все это время? Вы уж простите – ничего.

Лежала почти без движения, вся обколотая с головы до ног. Почти не поднимала голову, поскольку от этого буравящий ее винт сразу приходил в негодность, и затем на его место приносили новый. Чувства были ярче всяких слов.

Темнота развлекалась мною, как ей было угодно. Я готова прозакладывать свою коллекцию комплексов, что Темноте было очень даже хорошо известно, где у меня находится перегородка между «вижу» и не «вижу». Все, что было снаружи, бесцеремонно отсекалось без разговоров. Зато внутри меня ожидала целая феерия красок, словно в качестве издевательской компенсации за пребывание во мраке. Все эти крутящиеся спирали, мерцающие круги и плавающие черточки надоели до такой степени, что я навсегда возненавидела геометрию.

Люди! Вы не представляете, до чего хорошо иметь глаза! Закрыл – и ничего не видно.

Поначалу я даже не думала, что все это надолго. Вообще не представляла, сколько времени продлится этот тихий ужас. Тишина длилась до тех пор, пока я не научилась орать внутрь себя, да еще так, чтобы никто снаружи не слышал. Затем и был сплошной крик. Из тех, что никогда не становятся белым шумом. Крик, который слышен непрерывно, эхом отражаясь внутри меня. Я лежала неподвижно и молча орала так, что потолок порывался улететь.