Татьяна Нартова - Знак обратной стороны

Ему было не нужно больше сверяться с книгой. Знаки горели в голове, словно слова выученной в детстве молитвы. Когда-то он верил в Бога. Замерзая в окопах под немецким обстрелом, повторял про себя: «Дай только вернуться живым! Дай мне снова увидеть мою дорогую Любашу». Но то ли грохот и визг снарядов заглушали слова солдата, то ли густой дым мешал Ему рассмотреть ужасы, творившиеся внизу – так или иначе, молитва не помогла.

Так много лет он истратил на поиски, еще больше – на понимание. Тонкая книжица в потрепанной темно-вишневой обложке, такой засаленной, что блестела на уголках, стала для него и Библией, и Кораном, и Книгой Перемен одновременно. Казалось, он перестал думать, как все люди, перестал воспринимать мир чередой образов. Тонкой вязью замысловатых символов струились его мысли, и в каждой была она – его ненаглядная Любаша, навсегда оставшаяся молодой, прекрасной и бесконечно недосягаемой для него.

Он вернулся. Прошел весь путь от берегов Волги до самого Берлина. Когда рядом один за другим умирали все те, с кем рядовой Куликов делил хлеб и последние частички душевного тепла, его не смогла зацепить пуля, не смог достать штык.

«Заговоренный», – улыбались товарищи, глядя на солдата.

– Какому рогатому ты душу заложил? – однажды со злостью сплюнул командир.

Половина их роты осталась лежать в земле, половина отлеживалась в лазарете, самому командиру оторвало ногу, и только Куликов отделался несколькими синяками да царапинами.

Тогда он ничего не ответил, но сейчас не сомневался: не добрый Боженька постарался в том бою, отбросил незадачливого рядового взрывной волной в неглубокую воронку, прикрыл от секущих осколков. И не Он, словно за ручку, возвратил его домой спустя полтора года к уцелевшему дому.

Уходил Куликов на войну шестнадцатилетним безусым юнцом, вернулся уже заматеревшим молодым мужчиной. Думал, все самое плохое позади. Ни разруха, ни голод уже не казались такими страшными. Надо будет, так построят здания выше прежних, и хлеба соберут, и производства новые запустят.

Едва расцеловав плачущую от счастья мать, забеспокоился:

– А где же Любаша? Как у нее дела? Почему не пришла меня встречать?

– Знаешь, сынок… – вместо супруги начал отец, отводя глаза. Старшего Куликова на фронт не взяли. Еще в первую войну с Германией тот сильно пострадал, так и оставшись недвижимым ниже пояса. – Тут такое дело…

– Снаряд в церковь попал, – скороговоркой выпалила мать.

– И что? – не сразу понял младший Куликов.

Церковь в их городке была небольшая. Даже не церковь, так – церквушка, вмещавшая всего три-четыре десятка человек. Сам Алексей был там всего раза два. Первый в двухмесячном возрасте. Бабка по отцу была верующей, она-то и настояла на крещении внука. Второй раз Куликов зашел туда незадолго до войны, больше из интереса. Уж больно нравились ему те чудесные истории про Христа, всяких древних царей и святых, которые Алексею рассказывала все та же бабка. Грамоте старая женщина была не обучена, отчего и притчи в ее устах скорее походили на волшебные сказки. Более всего нравились мальчику описания далеких стран и городов да всякие странные слова, смысла которых он не понимал, но звучание которых приводило его в восторг.

– Бабушка, а кто такой Самаритянин [1] Самаритя́не (самаря́не) – малочисленная этно-религиозная группа, представители которой компактно проживают в квартале Неве-Пинхас израильского города Холон и в деревне Кирьят-Луза (Неве-Кедем) у горы Гризим неподалеку от города Наблус (Шхем) на Западном берегу реки Иордан. ? – пока та возилась на кухне, приставал с расспросами маленький Алеша. – Он из Самары, что ли?