Виорэль Ломов - Елена Прекрасная

Шатенка, уловив настроение девушки, протянула ей руку, в которой была зажата монета.

– Подбрось монету. Выпадет орел, станешь шатенкой. Решка, останешься брюнеткой. Чую, хочешь стать шатенкой. Мной, то есть, – улыбнулась дама в полоску. – Я тебе дала время на выбор, но ты что-то медлишь. Теперь пусть решит случай. Бросай.

Елена подбросила монетку. Та упала на зеленую скатерть орлом. И тут же шатенка и брюнетка мгновенно поменялись местами. То есть натурально брюнетка стала шатенкой, а шатенка – брюнеткой. Бармен, который занимался своими нехитрыми делами, жуя сто раз пережеванную жвачку и устало поглядывая на посетителей, чуть не поперхнулся от этого кульбита.

Елена выхватила из сумочки кругленькое зеркальце и убедилась, что превратилась в шатенку, сидевшую только что напротив. Девушка с восхищением, смешанным со страхом, смотрела на Кольгриму, вернувшую себе облик брюнетки.

– Я обучу тебя нехитрому этому волшебству, – посулила Кольгрима. – Пару дней я наблюдала за вами. Дядюшка пусть натаскивает фехтованию и верховой езде, ну и всякой философической болтовне, а я обучу тебя танцам и этикету. Не хуже Колфина. Английские принцессы позавидуют!

Брюнетка-Кольгрима отпила кофе, поморщилась и сказала:

– Вот и пригодились три тарелочки.

– Какие тарелочки? – спросила Елена.

– А, ты еще не знаешь о них. Да тарелочки расписал один художник, а потом подарил мне. Я утешала его в трудную минуту. Эта минута длится у него годами. Он и по сию пору безутешен. Как-нибудь познакомлю с ним. Неуравновешенный тип, чахоточный наркоман, запойный, но гениальный. Амедео звать. Мир еще услышит о нем. Ты понравишься ему. Он любит женщин с лебедиными шеями, хотя бездарно уродует их на своих картинах. Есть у него внутри чертовщинка. Наш он человек! Ну да ладно. Платить за дрянной кофе – нонсенс. Пошли отсюда.

Незаметно они оказались в гостиничном номере, достаточно просторном и комфортном, но не люксе. (Не видели они бармена – тот при исчезновении с его глаз двух странных дам впал в окончательный ступор). Кольгрима сказала, что в Париже можно, конечно, останавливаться и в фешенебельных отелях, но какой смысл в них жить, если не собираешься в ближайшее время из них выходить в высшее общество. «Нечего спешить. Пыльное место. В Париже главное пустить пыль в глаза, – разъяснила Кольгрима. – Надо больше пыли набрать».

Волшебница зажгла свечу на столе и закурила сигарету в длинном мундштуке. Возле колеблющегося огонька появилась бабочка. Кольгрима отогнала ее:

– Куда ты лезешь? Совсем нет мозгов?

Елена вгляделась в тетушку и спросила ее:

– Тетушка, а это ты была Колфином?

– Просекла, – усмехнулась Кольгрима. – Похвально, ученица. Ну а теперь займемся делами. Вот три тарелки. Те, что нарисовал Амедео. На них мы с тобой. Вот ты, а это я… Молоденькая совсем! – хихикнула Кольгрима. – Слушай внимательно и соображай. Надеюсь, ты литературно образована. Пруста и Ремарка читала? Пруст любит повествовать от малого к большому, а Ремарк наоборот.

Сказав, что три тарелки – это три этапа жизни Елены, учительница предложила девушке на выбор два варианта жизни: от большой к маленькой – по Ремарку, и от маленькой к большой – по Прусту.

– Не забудь только, – подчеркнула колдунья, – что самая маленькая с отколотым краем. И этот скол проходит по сердцу. Варианты не сильно разнятся. Ни в одном нет какой-то исключительности или новизны. Новизна вообще эфемерна, она ощущается лишь пока живешь в ней. А когда проживешь, всё равно, как жил. И когда у тебя была рана душевная, в начале жизненного пути или в конце, и был ли у тебя всю жизнь взлет или падение. Итог всегда один. И как повесить тарелки на стенку зависит не от тарелок, а от того, кто их развешивает. Уж поверь мне. Но поскольку у тебя всё еще впереди, выбирай свой путь. Не каждому предоставляется такая возможность. В одном страдание, а потом взлет и успех, в другом сразу же успех, а потом падение и терзания. Колфин выбрал бы второй вариант. Да-да, он вообще-то реальный дядюшка, как ты думала! А мне больше нравится первый. Ну а ты решай сама.

Всю свою жизнь Елена не знала, кто тогда дернул ее за язык сказать:

– Тетушка, сведи меня с этим Амадеем. – И с насмешкой добавить: – Он Моцарт или Гофман?

– Знакомые? – усмехнулась Кольгрима. – Ни тот и ни тот. И вообще он не Амадей…

– Да, Амадео, ты говорила. Я знаю, Амадео – испанское имя. «Возлюбленный Бога» означает. Или «любящий Бога», – блеснула познаниями умница.