Михаил Строганов - Заклинатель дождя

– Видишь, сынок, как все обернулось, – отец попытался встать с деревянного бордюра песочницы, но не смог. Тяжело рухнул обратно, опрокидывая недопитую бутылку вина. – Смотри, весело зажурчало, а само без следа, в никуда уходит… жаль, как жаль, что в песок…

– Папа, где мама?

– Мама? – отец удивленно пожал плечами. – Моя мама давно умерла… Я и помню ее на ощупь… И еще запах… такой особенный… кипяченого молока… Говорят, такой красавицей была! Да ты, Ваня, сам посмотри, если хочешь…

Он вытащил из внутреннего кармана бумажник, в маленьком кармашке которого из-за прозрачной слюды, с потускневшей от времени фотографии, удивленно смотрела маленькая девочка с огромными бантами.

– Правда, хорошенькая? – отец потянулся было к сыну, но Иван отпрянул. – Вот! Вот и ты чуждаешься. Наверно, стыдишься меня. Ну, скажи, посмотрев мне в глаза, ведь стыдишься же?!

Иван обнял отца и, смахивая набежавшие на глаза слезы, прошептал на ухо:

– Подожди меня здесь. Слышишь? Я сейчас вернусь, только домой за мамой сбегаю…

Не дожидаясь лифта, он побежал по черным лестничным проемам, стремительно минуя площадку за площадкой, пока, запыхавшийся, не ворвался на свой седьмой этаж. С трудом справляясь с волнением, открыл ключом замок, забежал в квартиру и, не закрывая за собой дверь, закричал:

– Мама! Ты где?! Там с папой беда!

На зов никто не откликнулся. Только из родительской спальни послышалась негромкая музыка и женский смех, перебиваемый словами:

Елизавета Андреевна, в розовом кружевном пеньюаре, полулежала в кресле напротив изящного туалетного столика из змеевика с большим зеркалом, окаймленным виноградной лозой с гроздьями. Она с наслаждением курила из длинного, точеного мундштука сигарету и с нескрываемым интересом разглядывала в зеркале свое полуобнаженное тело, кокетничала с зеркалом, придавая лицу многозначительные, манящие выражения.

– Мама, что происходит? – Не снимая обуви, Иван прошел в комнату и выдернул из розетки вилку музыкального центра. – Папа во дворе пьяный, а ты… в таком виде…

– В каком же я, Ванечка, виде? Мне кажется, что даже очень в хорошем! – Елизавета Андреевна манерно выпустила сигаретный дым из губ со слегка размазанной помадой, поправила пеньюар и положила ноги в уютных домашних тапочках на туалетный столик. – Вот музыку напрасно выключил. Хорошая песня, за живое цепляет…

Иван опустился возле ног матери и сжал ладонями виски.

– Нет, это все не на самом деле… Такое с нами просто не может случиться… Мама, ты вспомни Новый год…

– Зачем, Ванечка, ворошить прошлое? Раз его не вернуть, то и не надо по нему убиваться. Неприятности приходят и проходят, а жизнь продолжается! – безучастно ответила Елизавета Андреевна. – Тем более, что оно тебе только снится… Ты, Ванечка, теперь спишь, вот и не тревожься понапрасну. Спи, сыночек, баюшки-баю…

Билеты на премьеру авангардной хореографической постановки «Фауста», которую пермские СМИ единодушно окрестили «шоком уходящего тысячелетия», были распроданы загодя. Теперь достать их втридорога у перекупщиков казалось необыкновенной удачей, а тут сразу два билета в подарок!

– Смотри, Ванечка, какие чудные места в ложе! – возбужденно шептала Елизавета Андреевна сыну. – Отсюда сцену замечательно видно, все как на ладони!

Иван ничего не ответил, он волновался за отца, в мыслях был вместе с ним, таким расстроенным и одиноким. Но и обидеть маму не хотел, поэтому с нарочитым интересом раскрыл программку и стал читать. Красный готический шрифт…

В оркестровой яме ожил оркестр, грянула музыка. Поднялся занавес из тяжелого багряного бархата, шитого по краям золотыми кистями. Сцена, заставленная гигантскими декорациями, смонтированными из репродукций мистических полотен Босха, перемежаемых современными рекламными щитами и библейскими сюжетами, в которые были вклеены лица людей, определивших сознание уходящего XX века.

Иван отвел от сцены взгляд. И впрямь жутковато наблюдать ползущие отовсюду легионы мелких бесов, радостно глотающих, перепиливающих, скидывающих в ямы растерявшихся жалких людишек, чье единственное желание проистекало от распиравших тела похотей. Вот млеют любовники, из разморенных телес которых вываливаются мерзкие килы. А цирюльник вынимает из головы простака камни глупости. Поодаль старый скряга, мучаясь, испражняется золотыми червонцами. Грехи растут, словно волдыри от ожогов, или как гнойники, которым только стоит прорваться, как оттуда хлынут самые невероятные мерзкие существа, сладострастно орудующие иглами и ножами.