Владимир Кремин - Седовая падь

Вот и принялись они рассказывать в темноте самые разные страшилки и волнующие истории, о настоящих ведьмах, колдунах да оборотнях, придавая им правдивые заверения своих древних бабушек, которые якобы видели все собственными глазами. А приукрашивали порой так, что и ни какой старухе такое в голову не придет. Жуть да и только…

Как бы то ни было, а друзья, невольно, плотнее и плотнее жались друг к другу; подобно кучке цыплят. Когда никто не хочет находиться с краю и все лезут по головам, лишь бы оказаться в середине, где теплей и безопасней.

Так случилось и на этот раз; когда уже все были охвачены трепетным ожиданием очередного рассказа, что-то, по всему чувствовалось массивное, со стуком опустилось на крышу сарая. Заерзало, заскрежетало, затопало по выстланному валунами листовому шиферу. Все замерли, прислушиваясь. Было по странному тихо и лишь неугомонная трескотня ночных сверчков да кузнечиков, щекотала уши. Вовка почувствовал себя так, словно с неохотой надкусил зеленое, не спелое яблоко. Он, вдруг, подобно самому хитрому цыпленку оказался в середине жавшихся друг к другу ребят. И только Василий, никогда не терявший самообладания, выглядел храбрее остальных. Он разрядил тревожную обстановку, с шумом согнав с крыши сарая, то ли филина, то ли сову, прилетевшую в ночи не весть откуда за мышами, в изобилии водившимися окрест амбаров с зерном.

Позже, когда все вновь успокоилось и ночь обрела таинственный, магический оттенок, Василий поведал следующую невероятную историю. Широко раскрытые глаза ребят рисовали в темноте ясную картину происходившего и ничто не мешало их бурному воображению уноситься в неведомую даль открывшейся тайны.

Якобы случалось такое и в прежние времена, и в наши; то под Рождество или Новый год угодит, а то и летом, нет, да и даст о себе знать. И никто в деревне не ведал, когда еще может нечто подобное обнаружить себя; что кто- либо из сельчан вдруг да и вновь столкнется с неведомой напастью.

Эту историю Василию рассказала его мать, которая часто работала в ночное на «сушилке». Так называли местные жители двор, где в осеннюю пору, в страду, сушилось и перерабатывалось поступавшее на ток зерно нового урожая. Здесь же располагались склады и амбары для его непосредственного хранения.

Дарьи пришлось оказаться прямым свидетелем происходившего и, без прикрас, поведать обо всем из собственных уст. Дело было прошлой осенью: немногим за полночь, слегка прихворнув, женщина, отпросившись на работе, была вынуждена спешно, как могла, возвращаться домой.

Темная и безлунная ночь, слегка тревожила. По всей видимости небо затянуло, так как ни единая звездочка не радовала глаз в том мрачном затаившемся безмолвии. Слабый, едва дотрагивающийся ветерок дул в спину, нехотя подталкивая больную, ослабевшую женщину к дому. Как назло, забыла фонарик и двигалась осторожно, чувствуя и угадывая лишь смутные очертания и тени кустарников, да видневшихся поодаль домов, с давно погасшими, темными глазницами окон. Лишь кое -где слабыми, редкими огоньками мерцала деревня, до которой оставалось уже не так далеко.

Поселок, где прожила всю свою жизнь Дарья, делился на две части логом, заросшим в низине ивняком, камышом да высоким, похожим на мертвый лес, многолетним бурьяном, который никто не скашивал и не выжигал. А пересекала его узкая, извилистая тропа, по обе стороны которой бурлило и воняло не то, что бы топкое, но довольно опасное болото. То и дело случалось, что провалившегося в зыбь незадачливого теленка так и не удавалось спасти. Или, того хуже, манившая сочная осока так и уводила в небытие чью-либо прожорливую коровенку. Но люди мирились и с этим; претензии предъявлять некому, а скотинка – дело наживное. Весной, в половодье, когда сходили обильные снега, болотом никто не ходил. Оно раскисало основательно, превращаясь в подобие заросшего травой озера, изобиловавшего, день и ночь, истошно вопившими лягушками. В слякотное время года люди и машины переправлялись с одной стороны села на другую по плотине, которая старым, плотно слежавшимся грунтом, сдерживала слабый натиск старого пруда. В плотине, с одного ее края, ближе к поверхности проходившей по ней дороги, была когда-то проложена огромная труба, через которую часто бегали полчища деревенских мальчишек, балуясь или играя в войну.

Вся переполнявшая озеро вода; талая или дождевая сходила по трубе вниз и поглощалась, все тем же, прожорливым болотом, которое лишь по весне насыщалось ею донельзя.