Станислав Малозёмов - Впереди Авангарда

После чего профессора быстренько переодели во всё самое хорошее, отечественное, и направили на пожизненную работу профессором географии в Зарайск. Но в этом замечательном городе учителей, представляющих крайне нужную народу область географических знаний, было на двадцать четыре человека больше, чем надо. Они годами стояли в очереди, ожидая, что кто-нибудь уйдёт преподавать алгебру, труд или пение. А может, и помрёт кто безвременно. Покрутился профессор по учебным заведениям, понял, что до учительского счастья не доживёт в связи с невозможностью сеять разумное и доброе. И преждевременно скончается от разлуки с родной наукой и от разочарования в избытке конкурентов.

И через десятерых знакомых, сильно пьющих педагогов, он чудом устроился вахтёром на пивзавод номер два. На святое почти место. За год профессор без напряжения спился до уровня некоторых сослуживцев из цехов, которые говорили на разных непонятных языках, домой и на завод ходили под ручку с маленькими зелёными чёртиками и пушистыми белками, тоже пьяными до полусмерти. Все вместе они часто блевали на помытый с утра пол в уютной комнатке вахтёра и всегда оставляли ему по парочке бутылок «жигулёвского». Профессор географии потерял все свои знания по предмету, но вместо них приобрёл нечеловеческую мудрость, которую имеют только индийские раджа-йоги и тибетские монахи с гор семитысячников, заколдобленных морозами. Зато набитых мудростью вселенской как утренние автобусы сонными мужиками и тётками. Вот его Червонный-Золотов и нашел через милицию, где профессор стоял на учёте как расхититель, вынесший однажды с завода неизвестно с чего и почему триста восемнадцать металлических пробок, похожих на шестеренки для больших часов. Первый секретарь послал за ним свою «волгу», напоил профессора азербайджанским коньяком и сказал.

– Борисыч. Нужна умная мысль.

– У меня нет умных. Я профессор, – обиделся профессор, занюхав коньяк виноградиной. – У меня мысли только мудрые. Двести семь штук. Счёт веду лично.

– Сразу всё не вываливай, – вздрогнул Червонный-Золотов. – В ЦК не поймут. И не поверят. Жил тут без умных идей, а тут на – сразу двести семь. Переведут куда-нибудь. Подполковником, например, в стройбат. Из военных умных мыслей в день по пятьсот штук вылетает. Потому, как пьют они только «солнцедар» и «агдам». Напитки благородные, мышлению способствуют, конечно. Но мысли слабенькие. Не городского масштаба. Траншею, скажем, рыть глубже двух метров. Лопаты делать из серебра. Они лучше в землю врезаются. Такой низкий уровень.

А мне нужна мудрая мысль. Одна. Но чтоб всех проняла и подняла меня на

кресло секретаря Центрального комитета КПСС. Чтобы в ЦК все сдурели и завистью захлебнулись.

– А вот снеси кресты с церкви Садчикова, – профессор сам налил и интеллигентно заглотил сто пятьдесят. – Поставь решетки на окна. И пусть там будет психбольница. У нас, обрати внимание, психов в городе как ворон на свалке, а больнички-то нет для них.

– Да нет у нас психов, – задумался секретарь. – Все в Москве. В ЦК КПСС. Но мы поработаем с населением и психов станет, сколько требуется в рамках строящегося коммунизма. Хорошая. Мудрая мысль. Вот тебе ещё пузырь армянского. Надо будет мысль ещё одну, я тебя вызову.

Кончался 1962 год когда появилась в Зарайске психиатрическая лечебница в храме Божьем. То есть стала она как и храм работать с душами людскими. С её появлением и началась главная история нашей повести.

Было у отца три сына. Близнецы. И радостно было батяне, да и мамка парила над соседями гордая уже двадцать третий год. И, что всех пугало, – не уставала. Сынов та волшебная сказка, намеренно прочитанная родителями за час перед зачатием, помогла правильно выпустить на свет божий. То есть двое получились, как велел сказочный сюжет, умными, а третий был, строго по фабуле того же шедевра народного творчества – дурак. Первые двое выросли и в армию их не призвали, так как они силой ума внедрились на работу в секретный цех зарайского мясокомбината. В «Обкомпищепром». Оттуда вынуть дозревшего для выполнения воинского долга пацана, горвоенком, суровый полковник, не смел. Бронь обкома не пробивалась ни одним армейским орудием.

Цех от глаз советских трудящихся зарыли совсем глубоко, где-то очень близко к аду, как говорил скрытно веровавший в Бога мясокомбинатовский бухгалтер. Он сосредоточено и тайно веровал. Воровал, веровал и ежедневно молился в кабинке сортира. Чтобы не дерзить атеистам. И милости Божьей просил, истово и жестко биясь челом о край унитаза. Потому что никто, кроме отлучённого от социализма Господа, не уберег бы его от высшей меры. Он под расстрельной статьёй ходил вполне заслуженно и обоснованно, как любой очень мудрый бухгалтер. Всевышний за опасную для бухгалтера тайную веру в него, коммунистической властью униженного и отринутого, решил, что хоть и крупнейшая сволочь этот его раб и бог финансов, но нехай живёт. И пусть даже временами получает грамоты и премии. Потому все проверяющие бухгалтера Автандила Хорошидзе много лет ласково обнимали его после ревизий во время финальных посиделок с коньяком и колбасными изделиями. Тосты озвучивали в честь его мастерства и умения филигранно составлять отчетные документы. Сальдо всегда до копейки совпадало с бульдо.