Люциус Шепард - Золотая кровь

– Но, так или иначе, это не важно.

– Что не важно? – Она опустила голову, пряча застенчивую улыбку.

– Вы со мной играете, – сказал он.

Она пожала плечами:

– Я пытаюсь уговорить вас рассказать мне, о чем вы думаете, но это не очень-то мне удается.

– Уверен, вы и сами знаете, о чем я думаю, – раздраженно сказал он. – О вас и обо мне. Пытался представить нас вместе.

– Вот это довольно откровенно, – сказала она.

– Разумеется, как я уже сказал, – продолжал Бехайм, обескураженный ее безразличным тоном, – все это не имеет никакого значения. Какая разница?

– Но почему?

– Хотя бы потому, что через несколько дней мы покинем Банат. Я вернусь в Париж, вы – к себе домой.

– Не понимаю.

– Стоит ли начинать отношения, если в них не успеешь разобраться?

Она пронзила его испытующим взглядом, отвела глаза и устремила взор в стенной проем, накручивая на палец прядь золотисто-каштановых волос.

– Отношения, – повторила она. – Как странно их хотеть. Если я чего-то хочу – то без всяких условий. Меня не волнует, что будет потом. – Она снова взглянула на него. – Во всяком случае, как правило.

Он был задет.

– Вероятно, это у меня лишь симптом… гм… Как вы это называете? «Времени метаморфоз».

– Не думаю, – ответила она, снова переводя взгляд на проем в стене и механическую головоломку за ним. – Агенор говорил, что вы способны удивить. Возможно, он прав.

Очевидно, она видела в нем – или в каких-то своих чувствах, связанных с ним, – что-то совершенно неожиданное для себя. Ему казалось, что он теперь имеет на нее влияние – если только не будет слишком нажимать.

– Не вижу ничего удивительного в желании продлить хорошее, – сказал он.

– Вряд ли оно продлится. Но я уже давно не думала таким образом.

В повисшей тишине он услышал плеск воды и увидел, как по мраморной глади, простирающейся за проемом в стене, быстро передвигается что-то маленькое и черное: бежит вперед, бросается вспять, то попадая в поле зрения сквозь просветы в механизме, то снова исчезая. Он закрыл глаза, ощущая ее присутствие рядом, ее тепло, ритм ее дыхания и сердца. Аромат душистой воды из цветов апельсинового дерева, ее собственный мускусный запах, пьянящее прелестное благоухание потока горячей крови.

– Хотел кое о чем спросить вас, – сказал он. – Правда, вы можете рассердиться.

– Постараюсь сдержаться.

– О человеке, которого убил Костолец. Как в вас это уживается: спокойно смотреть на такое бессердечие и жестокость и быть чувствительной – может быть, даже человечной, – как сейчас?

Он не видел ее лица – она чуть отвернулась, на щеку ей, скрывая профиль, упали волосы, но было ясно, что вопрос задел ее за живое: на шее выступила жила, все тело напряглось. Но ответила она ему без всякого раздражения, лишь некоторая неуверенность прозвучала в голосе:

– Конечно, с трудом. Вы же убиваете ради пищи. Вам понятно, что говорить о своих чувствах к тем, кем мы кормимся, – лицемерие. И все же многие из нас попадаются на это. Да и со мной такое бывало. Я считаю, что чувство вины, которое в конечном счете порождается такими бесполезными связями, заставляет нас обращаться со всеми смертными, как со скотиной, отвергать их, чтобы избежать близости с ними. – Она отбросила с лица волосы и спокойно посмотрела на Бехайма. – Вот нынче вечером я пришла к вам и накричала на вашу служанку – это, пожалуй, в чем-то было просто защитной реакцией. Кроме того, – она метнула на него быстрый взгляд, – думаю, я немножечко приревновала вас к ней. Вы мне нравитесь. В то же время она внушает мне отвращение, – возможно, я так пытаюсь себя утешить. Может быть, мы лишь по необходимости начинаем презирать их. А возможно, мы меняемся настолько радикально, что уже не способны питать к ним хоть сколько-нибудь расположения. Но иногда мне кажется, что мы не так уж и далеки от смертных и разница между нами только в том, что мы сильнее и наша жестокость – лишь более яркий образ их жестокости. Даже у худшего из нас найдется соперник среди людей по способности причинять зло. Так что, когда вы спрашиваете меня о Костолеце, – она сцепила руки и поднесла их к груди, – вынуждена ответить вам: мы делаем то, что позволяет нам жить. Его поступок может казаться ненужным злодейством – называйте, как хотите. Но он стар, это другое поколение. Он давно забыл, кем был когда-то, и лишь частично живет в нашем с вами мире. – Она печально вздохнула. – Вот и все, что я могу сказать. Это… – она грустно покачала головой, – это все.