Амид Меловой - Песни о смерти.

Именно это плечо ему и нужно было перемотать, чтобы остановить кровотечение. Сколько прошло времени – не разобрать. Сколько ему ещё идти среди трупов – не понять.

Он разрезал оби. Одной половиной обмотал себе бедро. Второй прижал рану со стрелами. От беспокойства кровь ударила ещё большим потоком. Боль была пронзительна, невыносима. Закрыл глаза, сжал зубы, изо всех сил с натугой прижал край оби к ране. Обмотаться им не удастся, придется придерживать всю дорогу. Помощи ждать было неоткуда. Среди полей трупов он чувствовал себя тоже трупом. Он ощущал общность со своими павшими друзьями, со своими поражёнными врагами. Все они сейчас являлись единой субстанцией. Тот факт, что велением судьбы он остался жив – казался мелочным, незначительным, незаметным на этом поле брани.

Помощи ждать было неоткуда. Правой рукой поднял ножны. Поднёс к пальцам левой руки, попытался ими сжать ножны. Получилось. Поднялся. Правой ругой вытащил меч из земли, вложил в ножны. Прихватил цубу двумя пальцами. Он шел, едва переставляя ноги, обходя трупы. Основание ножн – когири, там, где размещается острие меча, волочилось за ним по земле.

Он попытался сориентироваться по солнцу. Оно оставалось немного слева, впереди. Именно оно не дало ему сегодня умереть. Какая честь от бесконечной вселенной. Какое внимание было уделено его персоне. Если бы были силы, он бы злился на то, что именно его обошла сегодня смерть. Что за сущая несправедливость?! Оба царства разрушены, императоры свергнуты, а обе армии, во всем своим помпезном одеянии разбросаны на сотни горизонтов.

Чем можно заняться теперь? Его эпоха завершилась. Всё к чему сводилась цель, следствие и средство всех жизней было уничтожено. Мужчины останутся украшать эти поля на вечно, потому что даже трупы убрать не кому. Оружейники перестанут ковать мечи и щиты. Женщины перестанут рождать юных воинов. Не зачем будет точить стрелы и учить древние искусства тактики и военного обмана.

Он ковылял, и границ этим полям не было. Казалось, что он идёт уже много часов, а может несколько дней или год, но поля так же плотно усеяны трупами. Боли в своих ранах он уже не ощущал, но боялся потревожить их, боялся даже взглянуть. В какой-то момент он решил не обходить очередного солдата, а переступить через него. Это получилось достаточно просто. Тогда он немного расправил плечи. Шаг стал шире, уверенней. В какой-то момент показалось, будто у него снова повязан пояс. Аккуратно он подтянул пальцы своей руки к тазовой кости, и действительно нащупал свой оби. От движения левой руки он совсем не ощутил боли, но проверять рану из которой торчали наконечники стрел не спешил. Легким, аккуратным движением он повернул ножны меча к себе, пальцами левой руки отодвинул оби, живот непроизвольно втянулся и, меч, будто сам, скользнул на свое законное место, за пояс. С пустыми руками идти стало проще.

Он отодвинул край кафтана правой рукой. Взгляд скользнул по плечу. Он остановился. Глазам невозможно было поверить. На месте, где были стрелы, оставалась затянувшаяся рана.

В некоторых местах, трупы лежали более плотно, где-то – чуть пореже. Он перешагивал через их головы, пытаясь даже сейчас относиться к своим союзникам и противникам уважительно, с почтением. Он начал вглядываться в лица солдат и не мог их разглядеть. Будто смерть отобрала у них не только жизнь в виде души, но и жизнь в виде сущности. Все войны лежали безликими. Некоторые – в беспокойных изуродованных позах, некоторые – будто спали.

Тогда он начал разглядывать одежду, в которую были одеты ещё недавно живые мужчины и не мог найти разницы. Доспехи у всех были разные. А шлемов почти ни на ком не было. Иногда ему казалось, что где-то впереди, через 30-40 шагов по его движению, лежит воин в шлеме. В нем вспыхивала надежда. Он хотел увидеть в нем своего брата, друга, союзника. Да бог с ним, пускай это будет даже воин, желавший его убить, его враг, соперник. Он шёл. Шаг за шагом сокращая дистанцию. Но со временем воин, к которому он двигался, терялся в куче других трупов. Его шлем расплывался на поле боя словно мираж в пустыне. Тогда он шарил глазами, выхватывая новый шлем, и двигался к нему, но и тогда всё повторялось. Он понял, что среди падших он не может отличить не своих не чужих.

Всё стало – одно. Лишь он был другим. Потому как всё было мёртво. А он был жив. Раньше, факт жизни казался ему несущественным. Раньше, он думал, что рано или поздно эти поля, залитые кровью, закончатся. Но этого не происходило. К нему стал приближаться страх, он почувствовал холод за спиной, где-то слева. Он ускорился, побежал. Но бежать было некуда. От одного горизонта до другого всё было усеяно трупами.