Андрей Дашков: СУПЕРАНИМАЛ (Сборник)

Липпи предложил ему местечко в «додже», но юноша вежливо отказался, сказав, что предпочитает быть провожающим, а не провожаемым. Все равно он понравился Липпи, и они выпили пива, вкус которого давно выдохся и которое тоже ничего не стоило. Бледная женщина тихо ждала в машине. У нее было бесконечное терпение… Потом Агасфер вернулся в темный магазинчик возле заправки и включил старый музыкальный автомат.

Липпи отчалил под звуки знакомой песни. Джеймс Солберг сетовал на то, что его могила пока пуста. Липпи не знал, как ему помочь.

…С тех пор нет для него ни жизни, ни смерти. Он носится в измерении сумятиц и душевного холода и является только одиночкам на их пустынных путях. Его стихия – пронзительный ветер, дующий в ночи, и рассветные туманы забвения. Его голос – стылый шепот несбыточных надежд и тщетных обещаний. Он узнал звездные маршруты и песни призраков. Его тень дрожит за струями весенних дождей и мелькает на диске зимней луны. Он ускользает от праздных любителей дешевой романтики и влюбленных парочек, желающих пощекотать друг другу нервы ревностью и намеком на вскрытые вены… Он коварный последний любовник брошенных женщин, и он же – урна для праха разбитых сердец. Безутешных он приглашает принять участие в оргии, и его бледная подруга никого не разочаровывает. Во всяком случае, еще никто не жаловался… Он странник, продающий саваны и бередящий старые раны. Он разрушает иллюзии и дарит утешение.

Он добрый. Он не хочет кормить смерть, сидящую в его машине, но люди иногда так настойчивы… Да, он добрый. Его доброта – следствие абсолютного безразличия ко всему. Она проистекает из того, что он ни в ком не видит врага, ни от кого не ожидает насмешки, удара или предательства… Он неуловим, но сам ЛОВИТ. Лобовое стекло его «доджа» почти полностью залеплено перьями и чем-то, сильно напоминающим спутанные волосы. Это не мешает ему ездить. Свет и тьма пребудут с ним вовеки.

Порой люди окраины слышат его хриплый крик «кар-р-р!!!» и громкий смех, когда он забавляется, разговаривая с очередным встречным, сидящим на столбе. Люди-невидимки, люди-ничтожества, люди бедствий, люди несчастий, люди фатального невезения считают его своим легендарным поводырем, приводящим тех, кто блуждает вслепую, к закономерному концу. Или к началу? Это целиком зависит от точки зрения на то, что есть жизнь и что есть смерть.

А началось все с крика ворона, сидевшего на придорожном столбе…

18 – 19 октября 2001 г.

«Что за работа!» – подумал человек, которого звали Харон, закатывая в морозильник очередного старпера. Потом он вымыл руки, вернулся в офис, сел в удобное кресло и принялся наблюдать за молодой супружеской парой, заполнявшей Акт об усыплении. Харон решал несложную психологическую задачку. Он пытался, не глядя на фамилии, угадать, кому из этих двоих приходится папашей старикашка, который только что отдал Богу душу не без его, Харона, помощи.

Она: не больше двадцати пяти, смазлива, блондинка, хорошая фигура, зеленые глаза, подвижный ротик, немного вульгарна. Он: за тридцать, начинает лысеть, слегка насупленный вид (ух ты, какие мы солидные), а взгляд все равно наивный, большая челюсть, толстые губы и шея, наверняка потные руки.

Спустя минуту Харон готов был поставить ящик коньяка на то, что руки действительно потные. И еще ящик на то, что старик – ЕГО папаша. Хотя внешнего сходства никакого. «Может, неродной папаша-то?» – с некоторой надеждой подумал Харон. Да нет, неродной не дотянул бы до такого почтенного возраста. Кому, как не Харону, было знать, что неродных обычно сплавляли в усыпальницу гораздо, гораздо раньше…

Вычислив сынка, Харон тактично зевнул в ладонь, затем встал и выглянул за дверь, чтобы выяснить, есть ли еще клиенты на сегодня. Клиентов не было. Секретарша Эльвира красила ногти. В телевизоре журчала «мыльная опера». Звук был приглушен до минимума, и человечки безнадежно разевали рты. Это сильно напоминало крики о помощи в кошмарном сне.

(Харону порой снились кошмары, только он ни за что в этом не признался бы. Даже на исповеди. Ведь подобное признание означало бы, что он находится не в ладу с самим собой. Но Харон всегда, сколько себя помнил, был доволен жизнью. Он не нарушал законов, любил вкусно поесть, ценил радости, доступные двуполым существам, и чаще всего отходил ко сну, ощущая тихую усталость. А главное, он был бездетен, и, значит, ему не грозило когда-нибудь тоже оказаться в Усыпальнице. Теоретически он мог обеднеть и сдохнуть под забором от голода или погибнуть в автокатастрофе или от случайной пули – это да, – но зато его не сдадут в известное заведение, словно неизлечимо больное животное…)