Владимир Погудин - Антология 2.8

– Неплохо, наверное… – неуверенно ответил ей мальчик.

– Крепкий сон – хороший лекарь, – изрекла народную мудрость мама.

– Лекарь?.. – непонимающе спросил Адриан. – А где Пиглион II, где отец и дядя Фрэнсис, и тетушка Мэгги?..

– Милый мой, они все на работе на ферме, где им и положено быть в это время, а твой мини-пиг Пиглион II уже давно сбежал, ты что, не помнишь? – рассмеялась мать, а потом вдруг заботливо добавила:

– У тебя был сильный жар, ты уже вторые сутки с кровати не встаешь, ты что же, правда не помнишь?..

– Припоминаю… – подыграл ей Адриан.

Что ж, если все случившееся ему привиделось в бреду из-за болезни, так даже лучше! Удивительно, насколько реалистичными могут быть образы, сотворяемые нашим мозгом во сне!

– Ты не голоден?

– Пожалуй, что нет! – ответил ей Адриан, тут же вспомнив привидевшуюся ему похлебку из человеческих пальцев.

– Давай-ка я тогда сменю тебе компресс!

Адриан нащупал у себя на лбу влажное махровое полотенце, которое он даже не почувствовал, придя в себя, и протянул его матери. Случайно его пальцы скользнули по тому месту, в которое пришелся удар свиноматки. К своему ужасу Адриан почувствовал под пальцами грубый рубец.

– Мама, срочно подай мне зеркало! – воскликнул побледневший мальчик.

– Господи-Боже, что случилось?! – видя испуг сына, встревожилась мать.

– Откуда у меня этот шрам на лбу? – несколькими минутами позже спросил ее Адриан, глядясь в принесенное матерью настольное зеркало. В его отражении у мальчика на лбу розовел продолговатый выпуклый рубец около пяти сантиметров длиной, почти прямой. Шрам был старый и хорошо затянулся, однако, видимо, рана, его оставившая, была довольно глубокой и зашита была весьма грубо, отсюда и выпуклый рубец.

– Видимо, тебе еще совсем не полегчало! – с огорчением покачала головой мать мальчика. – Это же тебе твой старший брат Стефан зарядил качелью, когда тебе еще не было пяти лет! Я тогда оставила его присмотреть за тобой, а сама ушла стирать, а он…

– Мама, я вас всех очень люблю! – отложив зеркало в сторону, признался Адриан. Он точно знал, что этого с ним никогда не происходило, но это было не важно – главное, что он снова был дома в окружении родных и близких, и все они были живы и здоровы!

– И мы тебя, сынок! Выздоравливай, я скоро вернусь!..

– Маааам! – окликнул ее на пороге комнаты Адриан. – Знаешь что?

– Что?

– Я никогда не буду разводить и забивать свиней!

– Ты еще не до конца здоров, милый, отдыхай! – отмахнулась от Адриана мать и тихо прикрыла дверь в его комнату.

Подгоняемый страхом, весь израненный, он продирался сквозь плотные заросли колючего кустарника, ветви которого больно хлестали его по лицу, рукам и ногам, оставляя кровавые полосы на коже, но тугие струи тяжелого дождя, падавшего с неба, тут же смывали с его тела кровь. Преследователи, гнавшиеся за ним всю предыдущую ночь и уже практически истекший нынешний день, похоже, наконец, отстали. Видимо, ему удалось оторваться от них или сбить со следа на реке, переправляясь через которую он был подхвачен бурным течением, которое увлекло его за собой, несколько километров протащив его по острым камням, отбив о них ему все ноги и ребра и выбросив на другой берег на изгибе русла. Но животный ужас, поселившийся в нем в момент встречи с неведомым почти сутки назад, не давал ему остановиться хотя бы на минуту и гнал его все дальше от того ужасного места, из плена которого ему каким-то чудом удалось вырваться. Кто были те существа, пытавшиеся пленить его, и каковы были их цели, он не знал, как не знал и того, где он находился и кто был он сам. Он не помнил вообще ничего, что происходило с ним до его побега за пределами минувших суток, не помнил даже, как его зовут. Он знал лишь одно: надо двигаться дальше, забыв об усталости и боли, превозмогая себя, чтобы как можно дальше и как можно быстрее убраться от этого места. Страх не давал ему остановиться, и он продолжал продираться сквозь лес, уже на пределе своих сил.

День 3.

Ночь в лесу наступает быстро и рано, особенно, когда небо затянуто грозовыми облаками. Когда под сенью лесного полога сгустились сумерки, и он уже не мог разобрать дороги, он все-таки был вынужден остановиться на ночлег. Он устроился в яме в корнях какого-то огромного дерева, но заснуть так и не сумел. Сначала во всполохах молний лесные тени принимали самые причудливые очертания, и ему в них мерещились злобные твари, подкрадывавшиеся к нему и готовые в любой момент на него наброситься, а когда гроза стихла, лесные твари явились к нему во плоти. Сначала он только слышал их протяжный вой, доносившийся откуда-то издалека, но со временем он стал слышать его все ближе и ближе, и вот он уже видел их темные силуэты, рыскавшие подле его убежища, их сверкавшие во тьме глаза, и стал различать их тяжелое дыхание и приглушенный рык. Прижавшись спиной к холодной сырой земле свода своей импровизированной норы, он трясущимися руками нащупал у себя на поясе длинный армейский нож, и когда, наконец, одна из этих хищных тварей сунула оскаленную острыми клыками морду к нему в убежище, он без раздумий вонзил свой кинжал по самую рукоять ей в горло. Хищник, все-таки успевший вцепиться ему в ногу, тут же разжал свои крепкие челюсти и, жалобно взвизгнув, отскочил от входа в яму обратно во тьму. Вскоре из темноты ночи раздались звуки какой-то возни, свирепый и ожесточенный рык, вскоре сменившийся на крики агонии разорванного сородичами раненного зверя. Больше к беглецу эти звери не совались, видимо, насытив свой голод плотью собрата, но и сам беглец до самого рассвета не смог сомкнуть глаз. С рассветом страшные тени исчезли, и теперь страх, который загнал на ночь его в эту яму, выгнал его наружу и велел ему продолжить свой путь.