Таня Смитт - История бродяги. Отложенное раскаяние

«Я вздерну твоего убийцу, – пафосно заявлял он, просматривая записи, – и даже не из-за большой к тебе любви. Тут дело принципа, я не позволю, чтобы всякие безродные бомжи безнаказанно проникали к приличным людям и резали их.»

Упоминание бомжей зацепило мое внимание, и я с видимым отвращением помотал головой, отсекая эту версию.

«Причем тут бомжи? – вполне искренне постарался удивиться я, – проникнуть к тебе в сад мог хорошо обученный профессионал. Может ты перешел дорогу какому-нибудь заигравшемуся авторитету? А я просто оказался в нужное время в нужном месте?»

Мои актерские способности в этот раз дали свои результаты, Иннокентий надолго задумался, после чего пробормотал:

«Я законопослушный бизнесмен, Тихон, и не связываюсь с криминалом. К тому же он нашел тебя черт знает где и довел задуманное до конца. Нет, – добавил он после долгой паузы, – дело в тебе, Тихон. Вспоминай, кому ты перешел дорогу?»

На его записях мало что можно было увидеть. Дергачев выбрал очень удобный для себя ракурс, с которого просматривалось все, кроме участка дорожки возле беседки. Я с облегчением выдохнул, когда на записях вместо отчетливых фигур увидел размытые тени, но оказалось, что Иннокентий скрывал в себе больше талантов, чем хотел обнаружить.

«Посмотри, – воскликнул он, указывая на силуэт, – это твоя тень, высокая и подтянутая, а вот эпизод другой тени, она явно ниже, и мельче. Где громила, про которого ты говорил мне, Тихон? Что происходит, что ты скрываешь?»

«Это всего лишь тени, Кеша. – произнес я, внутренне напрягаясь, – оставь это, я уверен, что случайный бродяга на побережье не стоит таких титанических усилий, и не имеет никакого отношения к нападению на твоей даче. Мало ли охотников за легкой наживой. Я спасся и это главное. Обрати свое внимание на наркоманов и несостоявшихся самоубийц!»

Иннокентий поднялся и не прощаясь, двинулся к двери. Там он обернулся и с усмешкой произнес: «Ты сам несостоявшийся самоубийца, раз позволяешь игнорировать очевидные вещи!»

Я не считал себя самоубийцей. Все, что произошло со мной полгода назад я рассматривал как заслуженное наказание за самонадеянность и наглое вмешательство в чужую судьбу. Моя беззаботная жизнь отучила меня видеть в других людях человеческие качества и считаться с их желаниями и планами. За те три месяца, что я отвалялся на больничной койке, окруженный всесторонней заботой, я многое передумал и пришел к грустному выводу, что негодяй бомж, пытающийся лишить меня жизни на самом деле мало чем отличается от успешного и избалованного меня, шутя разрушившего чужую судьбу. Единственная мысль, которая не давала мне покоя, отнимая сон, была мысль о полной невозможности исправить свои ошибки и по-настоящему помочь бомжу. Сначала я списывал свою неуемную сентиментальность на эйфорическое состояние вернувшегося к жизни трупа, кем по сути и являлся три месяца назад. Однако, шло время, мое физическое и эмоциональное здоровье давно пришло в норму, напоминая о свершившейся трагедии неровным шрамом на шее, а я все продолжал с тоской вспоминать несчастного бомжа, доведенного мной до края. Настя, замечая во мне подобные перемены, недовольно морщила нос и капризно сетовала на мое равнодушие. Я действительно перестал уделять подруге достаточно внимания, занятый собственными переживаниями. Одно время я начал опасаться, что верная Настя однажды покинет меня, однако она стоически продолжала выдерживать мою отрешенность, периодически преподнося мне на ужин разные несъедобные кушанья. С работы ее прогнали и теперь она целыми днями сидела в квартире, ожидая моего возвращения из аптеки. Сначала она начинала вечер повторяющимися жалобами на придурка шефа и жлобских клиентов, но видя полное отсутствие интереса с моей стороны, постепенно замолкла и только изредка вздыхала. Я водил ее в кафешки и магазины, давал денег на продукты, занимался с ней любовью и справедливо считал, что ей не на что обижаться. Но как показало время, Настя умела копить обиды, терпеливо каталогизируя каждую. В один из вечеров она заявила мне, что я не считаюсь с ее чувствами и вижу в ней послушную куклу, выполняющую любые мои желания. Проведенная аналогия пробудила во мне давние сожаления и вместо привычного примирения, я наорал на нее, озвучив ей свои невысказанные мысли и добавив в ее коллекцию обид еще несколько.

Я давно перестал думать о своих экспериментах, уничтожив все порошки и заперев тетрадку в дальнем ящике письменного стола с твердым намерением никогда больше не возвращаться к своим прежним занятиям. Теперь я все свое время посвящал работе. Наша аптека обзавелась помещением под лекарственный склад и теперь искала рынок сбыта медикаментов. Иннокентий и тут всунул свой нос, предложив заключить договор с городской психиатрической клиникой, которая в силу своей бюджетности доживала последние дни. Как-то утром я поехал на Старозаводскую улицу, налаживать новые контакты. Здание, в котором располагалась клиника представляла собой унылое строение в один этаж, и занимало совсем небольшую площадь. По-хорошему, ее давно пора было снести, а на ее месте построить какой-нибудь развлекательный центр и больше не мучить пациентов своим псевдолечением. В тесных коридорах с потертым линолеумом на полу громоздились давно вышедшие из моды шкафы, доверху набитые старинной документацией, а по углам были распиханы ржавые ведра, призванные служить санитарным инвентарем. Я прошел в кабинет заведующего всей этой красотой и обнаружил в кресле довольно румяного человека, радостно поднявшегося мне навстречу. В своем приветствии я зачем-то упомянул Росздравнадзор, чем вызвал на лице начальника смятение и подавленность. Вытянувшись в струну, насколько позволяло ему его круглое тельце, он принялся рассказывать мне о нищем существовании клиники, о неважном финансировании и бессчетном количестве прорех, которые нечем латать. Я внимательно выслушал жалобы и протянул ему примерный вариант договора о дешевых поставках лекарств. Поняв, что к проверяющей организации я не имею никакого отношения, человечек выдохнул и присев обратно в кресло, уставился на меня круглыми очечками.