Евгений Петропавловский - Псевдобомбист, лысая Люстра и небесный Царьград

Наверное, в целом свете не сыскать человека, который согласился бы считать себя глупцом. Бывший командировочный, во всяком случае, ни за что не согласился бы. Однако и внятных оправданий себе он найти не мог.

Трудно с равномерной настойчивостью двигаться навстречу кажущемуся порядку в каком-либо определённо обозначенном месте; но ещё труднее мыкаться чёрт знает где среди чуждого мельтешения, так и не слепившегося в упорядоченную конфигурацию. Оттого лицо Бесфамильного страдальчески кривилось. Он хорошо помнил всё, что осталось позади, но пребывал в полном неведении относительно того, что ждало его впереди. Картина мира для бывшего командировочного кардинально изменилась по сравнению с тем, какой она являлась ещё час тому назад. Всё вокруг было чудовищно и несправедливо, всё представлялось ему диким и несуразным, чрезмерным и бессмысленным. А сам он казался себе пустотелым объектом приложения наружных нелепостей, похожим на выброшенную из вагона поезда…

Нет, не бомбу, конечно.

И даже не багажную принадлежность.

Он казался себе похожим на ненужную вещь. Их ведь обычно выбрасывают отовсюду, в том числе из окон поездов. Вот так же, как сегодня на ходу выбросили его сумку… Ну разве не глупость?

Разумеется, всем остальным пассажирам, этим драчливым хамам, этим скотским гнидам и ракалиям, его сумка была не нужна.

А ему-то!

Ему очень даже наоборот!

Ведь в ней остались все вещи! Запасная рубашка, тренировочный костюм, сменное бельё, электробритва! И все деньги! А главное – документы!

Как теперь без неё? Как без всего, что было в ней? Где она валяется, в каких придорожных куширях – вместе с вещами, деньгами и документами?

А нет её, пиши пропало. Как будто и не существовало никогда в природе. Как будто и сами воспоминания бывшего командировочного о ней не имели под собой достаточных оснований.

С ума сойти.

***

День стоял серый, томительный – такой не только Бесфамильному, но и любому другому было бы не жалко вычеркнуть напрочь из своей жизни.

Грузные, словно гигантские паразиты, расползались по небу тучи.

Под этим неприветливым небом бывший командировочный шагал по городу с лицом, искажённым мученической гримасой. Двигался куда глаза глядят, давно оставив вокзал за спиной и стараясь выбросить из памяти злобные образы раскрасневшейся в пылу драки рыхлощёкой тётки с энурезом, верлиокого пенсионера в сбившейся набекрень общевойсковой фуражке и двух мужиков коммивояжерской наружности с жирными от курицы руками. Но память цеплялась за каждого по отдельности, а они все цеплялись друг за друга, слепившись в злокозненный, возмутительный, осатанелый ком и не желая никуда исчезать.

Был ли он готов к тому, что ждало его впереди? Этого Бесфамильный не ведал. Вернее, старался не думать ни о чём в подобном роде. Вряд ли человек может оказаться готовым к событиям и людям, о которых не имеет ни малейшего представления.

Навстречу ему текла нескончаемая людская река. Никто не демонстрировал бывшему командировочному дружелюбия; и он, в свою очередь, пропускал все и вся сквозь фильтр неприязни (равнодушные к чужим перипетиям прохожие смотрели сквозь него как смотрят сквозь дым затухающего костра или сквозь туманистую кисею несвежих воспоминаний; по круглому счёту это было к лучшему, поскольку ему вполне доставало собственного внимания, тяжеловесно размазанного между сложнопересекающимися пространствами недалёкого прошлого и пугающего настоящего). Вдобавок Бесфамильный непрестанно боролся с искушением оглянуться, ибо ему чудились из-за спины злорадные голоса:

– Обидно, да? Ну и ладно, невелика цаца. Обезьяна тоже иногда падает с дерева, а ты и подавно не настолько ловкий, как твой природный предок, вот и выпал из привычного кругооборота. В конце концов, никто не чужд террористических мыслей: у кого-то их больше, у кого-то меньше, но у всех они нет-нет да и проскакивают грешным делом. Позднее раскаянье не приносит пользы, так что поделом тебе, сам виноват.

– Резво по улице топаешь, молодец. Краб тоже резвится в воде, в которой его варят, до тех пор пока она не станет горячей. Давай-давай топай, пока ещё есть такая возможность, перебирай ногами навстречу судьбе. А когда припечёт – не огорчайся, а возьми в ум: теперь так будет всегда. Если сунул голову в ступу по непредумышленной скоропостижности, то уж поздно песта бояться. Как говорится, обстрадаешься, обтерпишься и дальше побежишь.