Эрика Уотерс - Песнь призрачного леса

– Не бойся. Я тебя не обижу. Просто ищу здесь кое-кого.

Голос надтреснутый, старческий и растерянный. Лицо, которое только что казалось жестким и мрачным, теперь ласковое и какое-то беззащитное.

– Кого вы ищете? – шепчу я.

А он бровь хмурит:

– Не знаю.

Музыка внизу все напряженнее, мне уже кажется, что папина комната от нее вот-вот взорвется. И тут я замечаю в глазах старика проблески узнавания. Он опускает их к половицам.

– Кажется, вот его, – говорит и пальцем на паркет указывает.

– Шейди! – Тетя Ина вырывает меня из пучины воспоминаний. – Не надо так, родная. Это вредно… – Она уносит грязную посуду в раковину и включает воду.

– Как ты думаешь, папина скрипка правда в озере? – Я стараюсь не выдать голосом тоски, которая острым кинжалом вонзается в грудь.

– А где же еще? – Она не отрывает взгляда от мыльной пены на поверхности своего крошечного «озерца».

Я не отвечаю. Передо мной плывут живые картины: вот папин грузовичок, накренившись, слетает с пыльной дороги, вот тонут среди прочего смычок и гриф, струны. Все это случилось четыре года назад, меня там не было, но я так часто воображала себе все детали, что словно и была. Машина на полном ходу врезалась в озеро, взломала его гладь, подняла фонтан брызг, разом распространила затхлый запах водорослей по округе, папу с размаху бросило на ветровое стекло, кровь окрасила красным еще недавно спокойные воды… Он вез Джесса домой из гостей, и на дорогу выскочил олень. Папа погиб на месте, скрипка исчезла, мой брат чудом выбрался на берег живым.

Тетя Ина закручивает кран и, уперев руки в борта раковины, глядит мне прямо в глаза. На лице ее – и боль, и злость, и даже какая-то нежность – в общем, знакомая комбинация: она проявляется всякий раз, когда речь заходит о скрипке.

– Эта штука либо на дне, либо рассыпалась на части, и их унесло течением. Во всяком случае, ее больше нет. Как и твоего папы.

А что, если есть? Что, если она уцелела? Эта мысль – мое давнее искушение – вновь всплывает в сознании. Что, если ее можно найти и играть на ней? Что, если мне удастся вызвать папин призрак и расспросить его? На этом инструменте я бы заиграла так… чтобы стоило слушать. Я стала бы такой, какой хотел меня видеть и он, и я сама!

– Если б только вернуть папину скрипку, с ней ко мне вернулась бы и часть его самого, – замечаю я вслух, а об остальном помалкиваю.

Но проницательная тетя, естественно, сразу обо всем догадывается.

– Может, и так, но только мертвые всегда остаются мертвыми, и их покой нерушим, – мягко напоминает она. – Да, их призраки обитают с нами рядом, но не более того. Увязая в своем горе, ты только притягиваешь зло, вот что я тебе скажу. Надо больше думать о грядущем, о хорошем, а не только о потерях.

– Наверное, ты права. – Я кладу подбородок на сцепленные пальцы и впериваю взор в рассохшийся и выцветший кухонный линолеум.

Вероятно, да – этим я и занималась последние несколько недель в роще, со скрипкой. Вероятно, потому Черный Человек и вернулся. Но если, как говорит тетя Ина, «увязаю в горе» я, то и она ничем не лучше – торчит здесь, как сыч, одна, этакая «последняя из рода», в компании одних только духов.

Еще через несколько напряженных, неловких минут собираюсь домой – дескать, не обижайся, тетя, в школе много задали. Но уже дойдя до машины, оборачиваюсь на окна верхнего этажа. Не знаю, что я думаю там увидеть, – за грязными стеклами пусто, по ним только осы снуют. Ну и над домом сзади, как всегда, нависает стена соснового леса – мрачного, непроницаемого, он словно застыл в вечном ожидании.

Пока я еду до дома, грозовые тучи сгущаются, темнеют. Свет тускнеет, словно уже сумерки, а не часа два пополудни. Джимова грузовичка на подъездной дорожке к трейлеру не оказывается – надеюсь, это означает, что они вместе с мамой и Хани куда-то умотали.

Выхожу из машины, направляюсь к нашему жилищу на колесах – и тут меня опять настигает скрипичная мелодия, на сей раз тихая, едва слышная и какая-то блеклая, словно из допотопного граммофона. Я замираю в саду и прислушиваюсь. Лишь ветер в листве… Нет, вот он – резкий горестный вопль, стон, плач мощно прорезает воздух, звук такой знакомый, родной и ужасный одновременно.

Подхожу к роще и прислушиваюсь опять. На золотистые сосновые лапы ложатся тени, деревья погружаются в полумрак. Кажется, будто воздух натянут, как тетива лука, из дальних полей надвигается гроза.

И скрипка заиграла всерьез, уверенными фразами, то тише, то громче, и ветер уносит вдаль, сквозь кроны сосен, музыку – и сердце мое вместе с нею.