Слэг Брайерс: Чучело

Меня привели в кабинет, где сидел врач и что-то писал в бумагах. Он поглядел на меня, и я увидела старого человека с вытянутым темным лицом и седыми бакенбардами. Из-под густых бровей на меня смотрели острые зрачки. Я всегда боялась людей с таким взглядом.

– Спасибо, миссис Харкли, – сказал старик. – Пригласите миссис Лафайет, пожалуйста.

Женщина молча кивнула и ушла.

Врач указал на стул в углу кабинета.

– Присядь, пока.

Я села и стала изучать кабинет. Ничего особенного здесь не было, лишь стол, где лежали бумаги и за которым сидел врач, шкаф с книгами и распятие на пожелтевшей стене. Умирающий Иисус глядел через решетку в небеса и молил отца скорее забрать его к себе.

Для интерната, здесь было слишком тихо. А где все дети? Я иначе себе все представляла. Но уже вечер, и скорее всего, дети сидят по комнатам.

Врач отложил в сторону бумаги и велел мне подойти. Когда он осмотрел меня, в кабинет постучали. Врач разрешил и вскоре вошла очень высокая женщина в черной одежде и такими же черными бровями. Ее голову покрывал платок. Волосы на лице этой женщины не росли, но пугала она меня не меньше.

– Подожди за дверью, – сказал мне врач.

В коридоре я села у стены и огляделась. Внутри, Фрамстон-Холл еще больше и страшнее. Здесь темно и холодно. Зеленая краска осыпается от стен, под зеленой краской – синяя, за синей – красная. Потолки очень высокие и немного скругленные. Белая штукатурка на этих потолках стала желтой, а местами и черной от плесени.

Спустя минуту дверь кабинета открылась.

– Идем, – холодно потребовала женщина, и я сразу подчинилась. – Я Агнесса Лафайет, – сказала женщина. – Надзирательница крыла девочек. Ты нищая и оказалась здесь. Можешь считать это большим везением, особенно в наше время, когда голод и война выкосили уж пол страны. Здесь ты будешь трудиться, и отрабатывать пищу и кров. Беспрекословное подчинение внутреннему распорядку и труд – это твои обязанности. Тебе ясно?

Я кивнула.

– За непослушание, – продолжила надзирательница, – тебя ждет наказание.

– Наказание? – спросила я. – Какое?

– Карцер, – ответила надзирательница. – За побег или даже попытку к нему, тебя ждет что-то страшнее. И будь уверена, карцер тебе покажется совсем неплохим местом. И не стоит за моей спиной что-то замышлять. Я все равно об этом узнаю. Не отставай.

Но это было не легко, потому что шаги миссис Лафайет большие и тяжелые, а стук ее каблуков, громкий и зловещий. Как я вскоре поняла, дети трепетали в страхе от этого звука.

По широкой лестнице, мы поднялись на второй этаж.

Я услышала музыку. Она доносилась из самого дальнего помещения. Дверь его была приоткрыта, оттуда падал тусклый желтоватый свет.

Мы туда вошли, и оказались в узкой длинной комнате с подгнившими потолками и полками, где плотными стопками лежало постельное белье. Здесь было очень сыро. Пахло книгами, долгое время пролежавшими в воде. Я сразу вспомнила о Тоферах – квартиросъёмщиках мистера Гаррисона. От них пахло так же.

К нам вышла толстая женщина, седая и с тяжелым дыханием.

– Это миссис Пенелопа Гухтер, – объяснила мне надзирательница. – Завхоз, прачка и кастелянша. В одном лице. Она приведет тебя в подобающий вид и отмоет. – В дрожащей от изнурительной работы руке тучной женщины, появилась машинка для стрижки волос и миссис Лафайет добавила: – У нас не допустимы вши.

Миссис Гухтер проводила меня вглубь своего холодного обиталища и завела в комнату, где посредине стояла большая металлическая ванна. Кроме того, здесь были тазы, скамейки и торчащие из стен медные краники. Очевидно, здесь дети моются.

Толстая женщина усадила меня на одну из скамеек и молча принялась срезать мои волосы металлической машинкой. Локоны падали мне в ладони, сыпались на черно-белый кафель. Когда моей голове вдруг стало непривычно холодно, я поняла, что все происходящее не сон, все по-настоящему. Теперь я одна из сирот, живущих в этом интернате.

Миссис Гухтер жестом руки приказала мне раздеться.

Я подчинилась.

Мои пальто, платье, колготки и трусики, работница ванной комнаты забросила в железную печь, где они тут же заполыхали. Затем, миссис Гухтер, тем же безмолвным жестом руки, приказала мне лезть в ванну.

Я снова беспрекословно подчинились.

Сидя на дне огромной металлической ванны, я глядела туда, куда потоки холодной воды уносили обрезки моих волос – в черную сливную дыру. Оттуда пахло гнилью, и доносились непонятные звуки, похожие на дрожь металлических труб. Наверное, там живут детские страхи. Они рвутся из недр этого ужасного дома.