Дмитрий Ахметшин - Ева и головы

Священник, сгорбленный мужичок ближе к закату лет, представился Густавом Сероносым. Судя по неуловимому сходству с недавним их собеседником, обладателем великолепной бороды, общим предком большой части здешнего люда был памятный караванщик, который первым испытал на прочность местную глину.

Приняв от Эдгара горячие молитвы и пообещав сопроводить их по назначению, он внимательно выслушал цирюльника. Затряс головой:

– Не знаю, чужеземец. Не знаю. Одно скажу – резать волосы и брады я тебе здесь не позволю. Борода – то, что отличает мужчину. В ней и память, и благость, и честь. Наши предки носили бороды…

Густав Сероносый запнулся. Кажется, он только сейчас разглядел, что щёки Эдгара гладкие, точно коленка.

– Вот ты! – сказал он, и палец, изогнутый, будто древесная ветвь усеянный «глазками», бородавками, уткнулся в грудь великану. – Ты похож на… на…

– На рыбину, – услужливо подсказал Эдгар, и шея его зарделась.

Священник как будто растерял весь свой гонор. Он продолжил скрипучим голосом, всё больше походя на расколотое корыто:

– Ну и как же ты – рыба! – смеешь обращаться к Христу, будто настоящий человек? Ты, тронувший подбородок свой бритвой…

– Она не растёт, – сказал Эдгар. Снял шляпу, чтобы показать, как до этого Еве, последствия травмы. – С самого детства – ни одного волоска.

– О… – сказал Густав Сероносый. – Тогда ты правильно делаешь, что простираешься перед волей Творца нашего Небесного. Ты вроде и человек, и навечно, до старости и смерти, мальчик. Страшное наказание. Советую совершить паломничество в святые земли, но не подходи, заклинаю, не подходи к Храму Гроба Господнего, если, конечно, слухи врут, и он ещё зиждется на израильской земле, ещё не разрушен неверными, ближе, чем на пятьсот шагов.

– Так и сделаю, отец, – смиренно пообещал Эдгар. Ева, спрятавшаяся за одной из деревянных лавок, наблюдала, затаив дыхание, как великан искренне потупился перед вновь впавшим в буйство человечком, похожим в своей истрепанной рясе на сморчка.

Наконец, отец Густав успокоился. Смерив Эдгара взглядом, он сказал:

– Для тебя здесь найдётся другая работа, и как раз касательно твоего брата-чужеземца. Живёт тут у нас один… впрочем, христианин, и живёт давно. Меня зовёт отчего-то «падре»… но мы к нему уже привыкли. Сейчас он не может работать. Третий день уж из дома не выходит. Воспалился-де какой-то нарыв.

– Где этот чужеземец?

– Пятью домами дальше. Не пропустишь, у него даже дом выстроен шиворот-навыворот. Когда сделаешь работу, ты и твой лысый подбородок, и твоё странное умение, все вместе, должны будете покинуть город. Покинуть и постараться впредь обходить его стороной.

– А мне сначала показалось, что люди здесь милые, – шёпотом сказала Ева, когда они покидали церковь. Эдгар на это ничего не ответил.

Они пошли до указанного дома пешком, ведя ослика под уздцы. Повозка весело грохотала разболтанной осью, дети снова носились вокруг, и Эдгар, если в него вдруг попадала шальная шишка, улыбался половиной рта и не то скулил, не то хихикал, вызывая настоящую панику среди мальчишни. Ева цеплялась за полу его рубахи, напуганная и вдохновленная звуками, что издавал великан: мерещилось, будто где-то под повозкой живёт целая стая гиен, смеющихся над всем и вся, так, что даже синяки и шишки, оторванные конечности подвергались дружному осмеянию.

Указанный дом и вправду заслуживал того, чтобы его описать.

Он выглядел так, будто пытался оторваться от земли, оттолкнуться и взлететь, как большая саранча. Ему это почти удалось – несколько свай, как тонкие ноги насекомого, казалось, вот-вот дрогнут под весом здания, но сколько Ева ни пыталась уловить момент, этого не случилось, даже когда великан ступил на лестницу. Между сваями, будто гнездо какой-то огромной птицы, громоздилось собранное из половинок сосновых брёвен жилище с декоративными башенками и окнами, стилизованными под бойницы, с неумело, явно на скорую руку вырезанным флигелем, который величаво и надменно выслушивал приказания ветра. Ева от изумления даже поздоровалась с грандиозной конструкцией, в то время как Эдгар пришёл в буйный восторг, и даже, прежде чем постучать, обошёл дом кругом и заглянул под него, спугнув семейство мышей.

Над дверью и вокруг окон щеголевато притулились резные треугольные пластины, будто пухлые губы. Печная труба устроена в виде башенки, какую можно увидеть на замке какого-нибудь землевладельца, обращённый к гостям скат крыши был явно длиннее другого, и покрыт черепицей из обожжённой глины. Хотя всё сделано достаточно неуклюже и второпях, видно, с какой любовью и намёком на тщание. Эдгар, осматривая конструкцию, цокал языком и приговаривал: