Василий Арсеньев - Сотник Лонгин

– Я подумал, что прежде чем приступить к переговорам, не мешало бы нам подкрепиться, – скривил губы в насмешливой улыбке Октавиан. – Впрочем, это может и подождать… Но, с вашего позволения, я все-таки выпью, – с этими словами он опустился на ложе, – в отсутствие рабов, сам наполнил свой кубок и пил вино, как истинный гурман, небольшими глотками, не переставая расхваливать его. – Нельзя устоять перед этим божественным напитком! Это вино слаще нектара, который пьют на Олимпе! Виноград, из которого его сделали, выращен на Юлиевом холме…

– Вино из погреба Кесаря? – вдруг оживился Антоний. – Искушение, перед которым не устоять! – вслед за Октавианом он наполнил свой кубок и немного пригубил, а, распробовав вино на вкус, опустошил кубок и налил себе еще. Вскоре уже все трое возлежали на ложах, обсуждая раздел римской державы и борьбу со своими противниками.

– По донесениям разведки, – говорил Октавиан, – Брут в Македонии и Кассий в Сирии собирают войска. После самоубийства Долабеллы Кассий стал хозяином на востоке страны. Мы должны объединить силы и остановить его, пока еще не поздно.

– Кассий грабит богатые провинции, к нему стекаются наемники со всего света, а нам что делать? У нас нет денег даже на то, чтобы расплатиться с теми легионами, которые еще подчиняются нам. Ни сегодня, так завтра они поднимут бунт или перебегут на сторону противника, – после третьего кубка горячительного напитка разоткровенничался Марк Лепид.

– Да, деньги нам нужны, – поддержал товарища Антоний, который успел за считанные месяцы промотать награбленное в храме Опс. – И я знаю, где их можно взять – у наших противников. Они ответят за убийство Кесаря сполна! – воскликнул он и тихо добавил. – Как и те, которые объявили меня врагом…

Октавиан, глядя на самодовольное лицо Антония, понял, что в воспаленном мозгу этого человека созрел какой-то зловещий план. И его догадка тотчас подтвердилась – Антоний внезапно выскочил из шатра и вскоре вернулся с вощеной доской и грифелем в руках. Упав на шелковые подушки, он быстро начал что-то писать, а затем, окончив, показал своим товарищам, будущим триумвирам. Они, взглянув, увидели выведенные неровными латинскими буквами фамилии десяти самых известных политиков Рима, в числе которых были Бруты, Кассии, а Цицерон занимал в этом списке первое место.

Октавиан побледнел и качнул головой:

– Мы не можем опускаться до такого! Это же… – он не договорил. Антоний опередил его:

– Проскрипции 2 2 Список объявленных вне закона. . Так мы уберем с дороги тех, кто нам мешает, и завладеем их имуществом.

– Это чересчур суровая мера. Я против насилия! – заупрямился Октавиан. Он поднялся со своего ложа и торопливо двинулся к выходу. Антоний остановил его словами:

– Кесарь, ты же не можешь противиться воле большинства, не так ли? Так, давайте голосовать, как принято в нашей республике, – он подмигнул Лепиду, и тот поднял руку, говоря «да» проскрипциям.

– Хорошо, – был вынужден согласиться Октавиан. – Но Цицерона на съеденье я вам не дам…

При одном упоминании этого имени у Антония испортилось настроение, и он заорал:

– Эту вечно гавкающую собаку я готов собственноручно задушить и оторвать ей голову!

Два дня они делили государство на части и расширяли список приговоренных к казни, внося в него все новые и новые фамилии. Говорят, Октавиан долго не уступал Антонию Цицерона, пока безжалостная пряха Лахеса не перерезала нить судьбы знаменитого оратора.

– Бросим кости, – предложил Антоний, раскладывая на столе игральную доску. – Так сделал Caesar, переходя Рубикон. Он положился на волю богов и победил…

Октавиан, обожая эту игру, нехотя согласился. Он понадеялся на свое везение, которое редко его подводило. Однако теперь на кону были не деньги, а жизнь человека.

– Играем до первой «Венеры», – говорил Антоний, уступая первый бросок Октавиану. Увы, удача на сей раз отвернулась от юноши. У него выпала «собака». Он разочарованно поглядел на кости, лежащие на доске одной и той же гранью, обозначенной цифрой – I. Судьба Цицерона в тот день была решена…

***

В Риме сенат собрался на чрезвычайное заседание, на котором был зачитан эдикт, подготовленный триумвирами:

– В добрый час! Из проскрибированных по этому списку никто пусть не принимает никого, не скрывает, не отсылает никуда, и пусть никто не позволит подкупить себя. Если же кто-то будет изобличен в спасении ли, в оказании ли помощи или в знании, того мы, не принимая во внимание ни оправданий, ни извинений, включаем в число проскрибированных. Пусть приносят голову убившие к нам – свободный за двадцать пять тысяч аттических драхм за каждую, а раб за свободу личности и десять тысяч аттических драхм и гражданские права господина. То же пусть будет и доносчикам. А из получивших никто не будет записан в наши документы, чтобы он не был известен.