Татьяна Корсакова - Гремучий ручей

– Стойте тут! – велел Ефим. Голос его упал до шепота, а монтировку свою он теперь сжимал обеими руками. – Я посмотрю…

Ему не хотелось смотреть на такое, но он был мужчиной, он прошел войну. А она всего лишь женщина – немолодая, беспомощная.

– Я с вами, – сказала Ольга решительно. – Мне нужно.

– Да что там нужно?.. Да зачем же это нужно такое?.. – проворчал Ефим, но спорить не стал, сказал лишь: – Держитесь рядом. Мало ли…

Они шли, проваливаясь в рыхлый, слегка прихваченный морозом снег. Шли медленно, нехотя, оттягивая момент встречи с неизбежным. Но сколько не оттягивай, а неизбежное, потому и неизбежное, что уклониться от него никак нельзя.

…Они обе были в крови. И нимфа, и женщина… Крови хватило, чтобы выкрасить красным тунику первой и ночную сорочку второй, но не хватило на снег. Снег был почти белый, почти девственный. Или это потому, что он свежий, выпал уже после того, как?..

Ольга сглотнула колючий ком, подошла к женщине вплотную. Да она знает, но она должна убедиться. Огненно-рыжие волосы теперь были бурыми от запекшейся крови, а взгляд зеленых глаз был направлен вверх, к небу, но не мог пробиться через плотную сеть ветвей. Во взгляде был ужас. Кристально чистый ужас, почти такой же чистый, как этот мартовский снег.

– Господи, кто же это ее так? Как же это?.. – Ефим замер в нескольких шагах, не решался подойти ближе. У ног его лежала припорошенная снегом и почти незаметная кроличья шубейка. Эту шубейку подарил Зосе любимый Гринечка, и она ею страшно гордилась, носила, не снимая, с октября по апрель. А перед смертью сняла, чтобы не замарать кровью. Сняла, аккуратно положила в сторонке, прижалась к холодному плечу мертвой нимфы, подставила шею неведомому убийце.

Вот так это было! А кто? Ольга всматривалась в зияющую рану, превозмогая головокружение, заставляла себя смотреть. Разорванное горло… Сломанный позвоночник… Ужас во взгляде… Ужас появился уже потом, после того, как она сняла шубейку, Ольга была в этом почти уверена.

– Это какой-то зверь… – сказал Ефим неуверенно. – Точно зверь! Я знаю, рысь так может. Прыгнет с ветки – и поминай, как звали. – Он испуганно посмотрел вверх, на переплетение ветвей. Там не было никакой рыси. Но она могла там быть раньше. Если искать в смерти логику, если не видеть очевидного.

– Рысь не смогла бы сломать человеку шею. – Ольга пятилась от мертвой Зоси к ее кроличьей шубейке.

И рысь бы повалила свою жертву на землю. Любой хищник повалил бы. Но жертва держалась на ногах, всей позой своей имитируя жизнь. Вот только каменная однорукая нимфа казалась куда живее.

– И рысь оставила бы следы. – Ольга подняла с земли шубейку.

– Следы могло замести снегом.

В карманах шубейки было пусто – никаких записок. Ольга почувствовала себя расхитительницей египетских гробниц, но понимала, что сделать это надо: потому что нужно знать, куда шла Зося и что собиралась делать.

– А тело? – Теперь она смотрела только на Ефима и взглядом старалась удержать его от паники, заставляя забыть про то, что она обыскивала шубейку. – Почему оно… почему она стоит?

– Она могла зацепиться. – Ефим моргнул. – Зацепиться за статую. Может глянуть?

Ольге не хотелось заглядывать, Ефиму еще больше, но что может быть хуже разорванного горла?

Оказалось, может… Теперь они знали, почему Зося стоит…

Стоит, потому что ее держат каменные пальцы нимфы, поскольку она… нанизана спиной на эти длинные изящные пальцы!

Ефим не выдержал, с тихим стоном бросился прочь. А Ольга осталась смотреть, изучать, запоминать.

…Зося вышла из дома, накинув шубейку прямо поверх ночной сорочки. Почему? Потому что спешила? Или потому что не думала о таких мелочах, как теплая одежда? О чем она вообще думала? Что вспомнила? Заглянуть бы сейчас в ее мертвые глаза, но Ольга не смогла, не нашла в себе смелости и душевных сил. Сил хватило лишь на то, чтобы аккуратно положить шубейку на место.

– Надо доложить. – Кажется, Ефим уже немного пришел в себя. Он говорил, а сам шарил по карманам, в поисках папирос. – Нельзя ее тут оставлять… – Он замер, прислушался, а потом спросил: – Вы это слышите?

Ольга слышала, раньше было не до того, а теперь вот услышала. Голос Гремучей лощины, тот звук, который она принимала за голос, сделался громче и тревожнее.

– Гудит… – Сказал Ефим, дрожащими руками пытаясь разжечь сигарету. – Аж кости дрожат от этого гула.

Кости Ольги не дрожали. Только сердце билось с перебоями. А еще ей чудилось, что за ними кто-то наблюдает. Или не чудилось?..