Татьяна Корсакова - Шепот Гремучей лощины

– Терпи, Габриэла. Не время для слабости.

Нет, это не слабость! Это сила пополам с яростью! Нянюшка не понимает, не чувствует, как мелко подрагивает под ногами земля, а шепот лощины становится все громче. Нянюшка сильная, но она сильнее.

– Бежим, Габи!

Бежали недолго, темный прямоугольник потайной калитки появился в стене внезапно, словно невидимый художник нарисовал его вот только что специально для Габи. Нянюшка сняла с пояса связку ключей, безошибочно нашла нужный. Калитка открылась беззвучно, Дмитрий позаботился обо всем.

Дальше уже не бежали, а осторожно двигались по узкой, едва различимой в тумане тропе. Тропа змеилась вдоль глубокого оврага, и один неверный шаг мог стоить им жизни. Но обошлось, впереди, в прорехах между дикими зарослями забрезжил рыжий свет фонаря. Их ждали.

Габи дернулась было вперед, к темной громаде экипажа, но нянюшка снова крепко сжала ее руку, сказала шепотом:

– Не спеши. Сначала я.

Она умела двигаться с кошачьей грацией и кошачьей же бесшумностью. Она умела сливаться с тенями и кутаться в обрывки тумана, делаясь практически незаметной. Габи лишь предстояло этому научиться.

Возница сидел на козлах, фонарь стоял на земле возле переднего колеса. Казалось, возница придремал в ожидании. И вороной жеребец, лежащий на боку, тоже придремал. Но Габи знала правду. Правда пропитала влажный воздух лощины сладким запахом свежей крови, и Габи снова зарычала. На сей раз от голода.

А нянюшка бесстрашно шагнула к мертвецу, стряхивая с плеч остатки тумана, вгляделась, принюхалась, а потом с невероятной стремительностью спрыгнула с козел обратно на землю, выхватила из складок юбки нож. Зачем ей нож, когда Габи может убить любого голыми руками? Или не руками, но убить сможет с легкостью. Так зачем нож старой нянюшке? Зачем ей это хлипкое, дрожащее на ветру деревце?

Деревце нянюшка срубила одним махом, срезала ветки, заострила, посмотрела на Габи черными-черными глазами. Острая палка в ее руке пахла горько и опасно, палку хотелось отнять и переломить через колено.

– Борись, Габриэла! – велела нянюшка. – Борись и готовься сражаться!

Она хотела спросить, с кем собирается сражаться нянюшка, но в этот самый момент живот вспорола невыносимая боль. Габи закричала и упала на колени. Ее маленькая девочка устала вертеться, ее маленькая девочка решила явить себя этому жестокому миру.

Нянюшка бросила на нее быстрый взгляд, сказала с отчаянной какой-то злостью:

– Час от часу не легче… – И шагнула не к Габи, а к краю очерченного светом фонаря круга и уже оттуда, из темноты, послышался ее голос: – Тебе придется самой, Габриэла. Вам обеим придется.

– Мне нужна твоя помощь, нянюшка! – Боль терзала и терзала, а подол платья окрасился красным.

– Борись! Думай о своем ребенке. – Голос нянюшки становился все глуше, отдалялся. – Я скоро вернусь…

Голос затих, а граница света вдруг сузилась до маленького пятачка сырой земли. Габи корчилась на этом пятачке рыжего света и не знала, как бороться с неизбежным. Хотелось умереть. И жажда сделалась невыносимой. Сильнее боли. В ней, в ее утробе, билось маленькое сердце, пульсировало, гнало по тонким сосудам сладкую кровь.

– Борись! Думай о своем ребенке… – голос уже не со стороны, а у нее в голове.

Вот о чем говорила нянюшка, вот от чего пыталась уберечь, но так и не уберегла. Для той твари, в которую превратилась Габи, не осталось ничего святого. Ребенок, ее маленькая девочка – это всего лишь сердце, сосуды и сладкая-сладкая кровь.

Габи запрокинула лицо к небу и завыла, призывая на помощь ту неведомую силу, присутствие которой чувствовала кожей.

– Помоги мне! – Крик срывался с губ лиловыми облачками тумана и этим же туманом пожирался.

– Помоги мне… – Больше не крик, а тихий шепот. И боль такая сильная, что уже вездесущая. Она сама и есть боль. Боль и сила, грозящая уничтожить все вокруг.

Вслед за криком рванули в стремительно чернеющее небо прелые листья, к их безумному хороводу присоединились листья зеленые, сорванные со старых вязов и осин. Деревья тоже закружились, сплетаясь ветвями в гигантский венок. И первые робкие звезды тут же бросились в пляс вокруг довольно ухмыляющейся луны. В этом хороводе Габи окончательно перестала быть собой, перестала быть человеком. Тьму, упавшую с неба хищной птицей, она приняла с благодарностью. Тьма принесла ей долгожданный покой…

…Тишина была громкой. Тишина была оглушительной. Раньше Габи думала, что это такая фигура речи, но теперь, барахтаясь в темноте и безвременье, она слышала раскаты тишины. Кожей чувствовала, кончиками волос.